Анна Берсенева - Полет над разлукой
Она не могла ему врать, не могла притворяться веселой или усталой, не могла обещать, что приедет на днях.
«А что будет, когда я его увижу? – мелькнуло в голове. – Если даже по телефону не могу…»
Странное, замедленное ощущение охватило ее. Она как будто погружалась в глубокую воду: все глубже, все темнее, все труднее дышать и все больше равнодушия к тому, что происходит там, наверху… С нею однажды случилось такое в Коктебеле – когда в Лисьей бухте она нырнула слишком глубоко за подводной раковиной и вдруг почувствовала, что не может выплыть на поверхность. Аля даже страха тогда не испытала, просто не успела – одно только всеохватное безразличие.
– Алечка, ты почему молчишь? – В его голосе мелькнула тревога. – Ты билет взяла?
– Андрей… – Каждое слово выговаривалось медленно, поддерживаемое спасительным равнодушием. – Я не взяла… Я не приеду.
Он замолчал, и, наверное, молчание длилось долго. Но в том состоянии замедленного безразличия, в которое она впала, Аля не ощущала течения времени.
– Почему? – наконец спросил он.
– Не могу. – Это было единственное правдивое объяснение: не могу. – Так получилось.
– Больше ты мне ничего не скажешь? – еще помолчав, произнес он.
– Ничего. Не могу, – еще раз тупо повторила Аля.
Она надеялась, что теперь он положит трубку, но Андрей этого не делал, и ей казалось, она слышит его дыхание там, вдалеке. Слышать это было невыносимо.
– Андрей, прости меня, – сказала Аля. – Мы оба себя обманывали. Так не может быть.
Она сама положила трубку. Что еще можно было сказать, чего ждать?
Через минуту телефон зазвонил снова – часто, настойчиво и тревожно. Еще через минуту звонки повторились, потом опять… Аля чувствовала, что не выдержит больше этих звонков, звучащих как бесконечный, мучительный вопрос, на который она не могла ответить.
Уже выбегая из квартиры, захлопывая дверь, она все еще слышала этот долгий, душу надрывающий звон.
Весь день Аля бродила по городу, боясь вернуться домой.
Она доехала до центра на метро и кружила, кружила по каким-то улицам, не замечая их: только бы не стоять на месте. Мелькали бульвары, окутанные летней, еще не запыленной зеленью, в воскресный день улицы были полупусты – наверное, люди разъехались на дачи, да и центр незаметно успел превратиться в настоящий сити, и стоило закрыться офисам, он вымирал наполовину.
Аля не заметила, как вышла на бульвар посередине Пречистенки и пошла вниз, к Зубовской площади. Андрей любил эту улицу, они часто обедали здесь или ужинали в каком-нибудь переулочном ресторанчике, когда он заезжал за нею в театр.
Что-то мучительное, вот-вот готовое сорваться словом, было в том, как отдавались ее шаги по этому бульвару. Но весь сегодняшний день был мучительным, и она не могла вслушаться в эту странную подсказку улиц, шагов, домов… Она старалась не думать о нем, не представлять его лицо, его глаза за дымчатыми стеклами очков – какие у него глаза, что в них такое неуловимое, неназываемое? – старалась не вспоминать его голос и легкую походку.
Аля прошла мимо облезлого и все равно прекрасного здания Поливановской гимназии. Вспомнила, как они вместе шли мимо этого дома, и Андрей сказал что-то про говорящие формы… Говорящие формы – что это? И что они говорят, о чем?
Все молчало вокруг, молчали дома, молчала ее душа, и она ждала только, когда наступит завтрашний день и все это кончится совсем, бесповоротно и безвозвратно.
Яков Григорьевич, к которому направила ее Нелька, работал в обыкновенной женской консультации, расположенной неподалеку от метро «Красносельская».
Уныние охватывало при виде стен, выкрашенных зеленой масляной краской, и гулких коридоров, и облезлых скамеек рядом с белыми дверями кабинетов.
– А это, между прочим, хорошо, – еще вчера предупредила Нелька. – Он там сто лет работает, опытнее не бывает. Тебе что, евроремонт посмотреть хочется? Не за тем идешь! Вот родишь когда-нибудь, отдай ребенка в обыкновенный детский садик, очень тебе советую. Хоть будет нормально развиваться, а всякие штучки на собаках надо пробовать.
Слова о каком-то ребенке, которого она когда-нибудь родит и отдаст в какой-то детский садик, прозвучали для Али совершенно дико. Все, что было связано с Андреем, должно было оборваться за той чертой, которую она сама решилась переступить.
Пожилой усатый Яков Григорьевич оказался к ее приходу свободен, и осмотр длился недолго.
– Ну что ж, все правильно вы поняли, – пожевав широкими губами, произнес он, когда Аля оделась. – Ничего страшного, четыре недели. Будете убирать беременность?
– Да, – ответила она; сердце у нее вспыхнуло в последний раз и замолчало. – Можно сегодня, Яков Григорьевич?
– Я же вам обещал, – кивнул он. – Только придется подождать, это у нас во второй половине дня. Все взяли, что я сказал?
Все она взяла, и купила бутылку отличного коньяка, как сказала Нелька, и денег в белый конвертик положила столько, сколько она велела. Не так уж много, Яков Григорьевич был человеком порядочным.
– Я подожду, – выговорила Аля. – Когда мне прийти?
– В три часа, – ответил врач. – Погуляйте пока где-нибудь. Только не ешьте, пожалуйста.
О еде ей подумать было тошно, и совсем не из-за токсикоза: просто вообще было тошно вспоминать о себе.
«Четыре недели. – Не разбирая дороги, Аля брела по улице. – Может быть, это в последнюю ночь случилось, даже наверняка…»
Плотный туман, окутывающий те дни – туман, которым сама она постаралась их окутать, – едва ощутимо заколебался при этих словах, даже мысленно ею произнесенных.
Аля не сразу заметила, как это произошло, и только удивилась: что это так мгновенно, так неожиданно и остро дрогнуло в душе?
Она взглянула на часы: еще одиннадцати не было, до трех часов время казалось бесконечным. Аля вдруг поняла: а ведь это единственные часы целого месяца, когда она может никуда не спешить. До сих пор она чувствовала себя как на марафонской дистанции. Нужно было думать только о том, чтобы успеть, выучить, сдать, потом от всего отключиться и прийти на репетицию, как будто не было ничего и не будет, – только растоптанная душа Бесприданницы…
А теперь Аля не знала, куда ей деваться, куда себя девать, но и это было ей безразлично. Она машинально поискала глазами какой-нибудь сквер, бульвар, но увидела только пустынный дворик перед многоэтажным домом. Ярко-красные качели, песочница с горой светлого песка – наверное, недавно привезли к лету, – лавочка со сломанной спинкой…
Что-то странное происходило с нею: как будто внутри нарастал сначала тихий, но с каждой минутой все более отчетливый гул. Она не понимала, что он значит, отчего возник и что ей делать, чтобы его унять.
