Джоджо Мойес - Ночная музыка
– Я собираюсь за покупками. А ты что, сегодня не идешь на работу? – вежливо поинтересовалась Лора. Она больше не приносила ему чая, поскольку чай в любом случае оставался нетронутым и Лоре приходилось убирать полные кружки со столов и буфетов. – Я думала, ты сейчас занят в доме напротив.
– Жду стройматериалов.
– А почему бы тебе тогда не поработать у Доусонов?
– Они отказались от моих услуг.
– С чего вдруг? По-моему, цена их вполне устраивала?
– Не знаю. Просто отказались, и все.
– Мэтт, скажи, это как-то связано с происшествием в пабе? – (Однако Мэтт с упорством пьяного продолжал бесцельно перебирать бумажки на письменном столе.) – Энтони мне кое-что рассказал, но я все же надеялась, что ты посвятишь меня в подробности.
Лора старалась говорить ровным тоном. Чтобы не провоцировать очередную ссору. Поэтому она не стала рассказывать мужу о том, что соседи, сталкиваясь с ней в супермаркете, стыдливо отводят глаза, а миссис Линнет, которую она встретила на парковке, мрачно пробормотала нелестные слова в адрес Мэтта.
– Распускает сплетни, как и все остальные, – отмахнулся Мэтт.
– Мэтт, Асад в больнице.
– Это просто астма. Ничего, оклемается.
– Нет, это не «просто астма». Он старый человек, Мэтт. И ты мог его убить. Что происходит?
Он протиснулся мимо нее к шкафу для хранения документов и, выдвинув ящики, принялся рыться в папках.
– Он меня задолбал, поняла? Мы поссорились. У него случился приступ астмы. Всего и делов!
– Всего и делов? А почему ты вычеркнул Байрона из платежной ведомости? Ты ведь еще совсем недавно принял решение о том, чтобы официально его оформить.
Похоже, Мэтт что-то искал. Неожиданно Лора обнаружила, что счета разбросаны как попало. Все бумаги, касающиеся различных работ, свалены в кучу. А ведь Мэтт отличался крайней педантичностью при работе с документами. И обычно записывал все, до последнего пенни, с целью иметь четкое представление о положении дел. Лора еще никогда не видела, чтобы его бумаги валялись в таком беспорядке. Мне наплевать, мысленно сказала она себе. Очень скоро это станет проблемой кого-то другого. Очень скоро я буду с тем, кто меня ценит. Неужели ты предпочла бы, чтобы они жили там вместе?
– Мэтт!
Этот замкнутый, недружелюбный мужчина был ее мужем.
Лора не могла понять, почему они так быстро стали чужими. Разве ты не понимаешь, чем все может закончиться? – беззвучно спросила она мужа. Другой мужчина сказал, что любит меня. Мужчина, который в номере лондонского отеля восторгался моим телом. Мужчина, который сказал, что рай в его представлении – это просыпаться каждое утро в одной постели со мной, и только со мной. Мужчина, который сказал, что я для него дороже всего на свете. Всего на свете.
Но Мэтту было наплевать. Он любил Изабеллу Деланси. Лора постаралась принять равнодушный вид.
– Мэтт, я должна знать, где сейчас Байрон, чтобы оформить документы должным образом.
– Я не желаю о нем говорить, – ответил Мэтт, продолжая листать гроссбух. Он даже не соизволил посмотреть на жену.
Лора постояла еще немного, а потом резко повернулась и спустилась вниз.
Еще один длинный жаркий день плавно переходил в вечер. И над лужайкой происходило настоящее наслоение звуков: плач скрипки, звон убираемой после ужина посуды, тявканье возбужденного щенка, гоняющегося за мячом, хихиканье девочки-подростка, болтающей по телефону, предсмертный писк комара, прихлопнутого безжалостной рукой. И все это доносилось из открытых окон старого, уставшего дома.
Байрон сидел на стуле в бойлерной и смотрел в пространство. За последние два месяца он уже успел привыкнуть к этим звукам как к завершающему аккорду трудового дня. А теперь, пытаясь представить звуковой ряд своей будущей жизни, Байрон понял, что это отнюдь не то, о чем он мечтал: непрерывный грохот транспорта, проникающий сквозь тонкие стены рев телевизора, музыкальные сигналы соревнующихся между собой мобильников.
Когда он впервые очутился в бойлерной, ему было ужасно стыдно. А теперь, как ни странно, он чувствовал себя здесь почти как дома. Его до сих пор преследовали тюремные звуки: бесконечное лязганье открывающихся и закрывающихся металлических дверей, бьющая по ушам музыка из другого отсека, протестующий крик, а как фон – неумолчный гул, состоящий из угроз, страха, злости и сожалений. По сравнению с тюрьмой его нынешняя спартанская обстановка говорила не об отсутствии крыши над головой, а о некоей странной свободе, о том, что совсем рядом есть тепло и уют. Другая жизнь. А еще жизнь в бойлерной означала возможность быть возле Тьерри, Изабеллы и Китти, слышать радостный смех Изабеллы и жалобный стон ее скрипки, видеть легкую тень печали на ее лице, хотя он принял твердое решение не смотреть на нее. Будь его положение – ну и, конечно, прошлое – несколько иным, он мог бы предложить ей нечто большее, чем съедобные сорняки и дрова для растопки.
Байрон заставил себя встать. Воспоминания лишь еще больше травят душу. Он кружил по комнате, складывая свои немногочисленные пожитки в аккуратные кучки, его мускулистое тело легко и свободно двигалось в темноте. Внезапно дверь отворилась, и Байрон услышал, как в бойлерную вошел Тьерри в сопровождении щенка. Мальчик протянул Байрону миску, наполненную малиной и земляникой со сливками, а еще домашнее печенье.
– Небось, сказал маме, что хочешь поесть на свежем воздухе?
В ответ Тьерри только довольно ухмыльнулся.
Байрон посмотрел на этого добродушного, молчаливого ребенка и внезапно почувствовал себя виноватым, поскольку ему волей-неволей придется расстроить мальчика.
– Входи. – Байрон сделал широкий жест в сторону двери. – Давай угощу тебя пудингом. Поделим его пополам.
Этим летом ей здорово повезло с погодой, подумал Байрон, когда они с Тьерри после ужина сели играть в карты, приспособив ящик вместо стола; шкодный щенок все норовил стянуть карту, и им приходилось постоянно его шугать. Во рту у Байрона до сих пор стоял вкус ягод. Возможно, она рождена для того, чтобы выращивать овощи и фрукты. Ведь такие люди и правда встречаются.
– Я вышел, – сказал он.
Тьерри по-прежнему практически не говорил. Он только что-то пробурчал и в сердцах хлопнул ладонью по столу. Байрон взял карты и с улыбкой посмотрел на грустное лицо Тьерри. Со времени переезда из Лондона Тьерри здорово вытянулся и больше не походил на печального Пьеро: на его усыпанном веснушками лице теперь играл здоровый румянец. Но если к нему вернулась былая веселость, которую он демонстрировал, гуляя по лесу или играя со щенком, почему он так упорно отказывается говорить?
