Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн
— Каждому свое, — как художник отстраняется от холста, оторвался от железа Абызн, — но думаю, что со временем сбудется и моя главная мечта.
— Отпуск, на море, без…
— Жировые отложения, балда, жировые отложения! Ну что, Мичурин, иди, погазуй.
— Я не Мичурин, — буркнул механик и полез на водительское место.
— Есть одна опасность, — разглядывая предварительную радость товарища, заметил Примат, — гайки считать разучишься.
Заработал, а затем и заревел двигатель, лишенный защитных кожухов, и Абызн, а вместе с ним и Примат принялись с важным видом прислушиваться к звуку металлических вращений только что собранного механизма. Вот он, миг славы и победы, и восхищения собой.
— Порядок! — прокричал со своего места механик.
— Полный, — не стал спорить сейчас великодушный к себе и к механику Абызн.
— Смотри, крутится! — продолжил разглядывать радость друга Примат. — Удивительно, но факт. А кто бы мог подумать?
— Думать — удел немногих. Это я тебе как интеллектуал спортсмену говорю, так что не примазывайся. И еще хочу заметить — работает как часы, швей-ды-ты-царские. А кто-то сомневался, гундел здесь, оскорбляя недоверием мастера. Кто, не знаешь?
— Только не я! Это Мичурин, это он, негодяй! Эй, Мичурин, вырубай! Домой пора. Я в тебя всегда верил, и от лица некомандования — поздравляю!
Двигатель смолк, а они торжественно пожали друг другу руки.
— Не люблю подхалимов, но тебе прощаю. Подь сюды, мичуринец!
— Я не мичуринец, — снова осторожно буркнул механик, вылезший из БэТээРа.
— А кто тогда, стахановец? Ты-то не гунди! Значит так, мы домой пошли, а ты после ужина чем займешься, уже догадался?
— Пару гаек довернуть?
— Точно. Ты смотри, для общества еще не совсем потерян! И прибери здесь, а утром, я думаю, катнем, испытаем. Вопросы есть, лихач?
— Все ясно.
— Ну тогда будь здоров, — пожал ему на прощание руку Абызн, — до завтра.
А отойдя на три шага, услышал писк у себя за спиной, но не обернулся.
— За что… товарищ капедрил… отпустите!
Это свое рукопожатие испытывает на механике Примат.
— Смотри, кислота, не перепутай: довернуть и прибрать — сегодня, а испытать и катнуть — завтра. Понятно?
— Да понял я… понял…
Примат не зверь, и отпустил скрюченно извивающегося механика. Он тяжеловес, у него крепкие руки и мертвый захват, но он был осторожен.
— Так и погибнуть недолго, — с безопасного расстояния, несмело, но все-таки пискнул механик, щупая ладонь, — кто тогда гайки докрутит?
— Кому?! — на весь бокс гаркнул довольный собой и завершенной работой Абызн, но так и не обернулся.
* * *7. Тот же, но подземный вечер.
"…ооо-меее-тррррр!!!"
А тем временем уже шесть, и служащие в день обезьянны бодро, с осознанием выполненного ими военного долга ломанулись по домам, а по дороге по магазинам. Но уже не такой плотной толпой, как утром, все же наводнив собой и черными шинелями улицы вечернего Северообезьяннска. Для дежурных смен это начало спокойного времени вахты — разнокалиберное начальство, не столь либеральное, как их комадрил, оно в подобии тени черной змеи, текущей обратно, в ее первых рядах. В подземных коридорах и переходах схлынуло движение, на боевых постах прекратилась организующая возня, а разговор насчет длин юбок давно забылся. Все заняты делом, если оно есть: прильнув к резине наушников, в эфир лениво вслушиваются радистки, бегают экспедистки, а планшетистки — Шимпанзун и Безьянна, рисуют крупные и точные узоры на своем огромном планшете, заглядывая в полученные от дежурного бумажные данные. А вот дисплей компьютера погас — защитный пароль не дает возможности игры.
— А где же наша экспедистка, давно ее не видел? — сказав "уф" и оторвавшись от телефонного концентратора, спросил у помощника дежурный.
— Наверное, в курилке зависла? — с вечным спокойствием предположил помощник. — Зацепилась языком, и висит.
В ответ дежурный опять вцепился в трубку. Он молод, поэтому ему нравится все делать быстро, а так же аккуратно писать тонкими перьями и чертить отточенными карандашами. А может быть, причина быстроты — весна?
— Товарищ раздрил, наша экспедистка не у вас? — задал он быстрый и четкий телефонный вопрос, как бы давая понять на тот, на начальственный конец, что если он и сидит, то только по стойке смирно. Но, выслушав ответ, он вежливо засмеялся, и зажав микрофон ладонью, посмотрел на помощника.
— Спрашивает — ногастая или грудастая, — и бодро в трубку:
— Скорее ногастая!
В трубке что-то говорят, и это явно не только военные команды, а он слушает и вежливо хихикает, и переглядывается с помощником.
— Ясно… а представляете, как мне здесь трудно?
И пауза — трубка не умолкает.
— А вы ей замечание сделайте…
И снова пауза, и бульканье в трубке, и смешки.
— Ясно… данные, что вы просили, я собрал… есть, — и, положив трубку, — оф коз.
— Что? — лениво поинтересовался помощник, прекрасно зная, что дежурный и так сам все расскажет.
— Помнишь, утром здесь было, насчет юбок? Все так, как я и говорил.
— Ну? — опять неспешно подтолкнул его помощник.
— Говорит, озадачила всех и ушла. А я ему — а вы замечание ей сделайте.
— А он?
— Говорит — зачем? Пускай, говорит, так ходит. Я, говорит, не против.
— А кто против? — разумно поддержал мнение высокого начальства мудрый помощник.
— Все за, — спрыгнув с подставки, подошла к столу Шимпанзун.
Дежурная смена — принудительное собрание, несвободная куча обезьянн. В течение двенадцати часов они вынуждены вариться в собственном соку, разгадывать разгаданные кроссворды, слушать всем известные сплетни и обсуждать всевозможные темы. Так что неожиданная телефонная нестандартность — это предпосылка для болтовни, а значит и ускорения тугих вахтовых минут. Чем ближе к смене — тем длиннее время.
— Может быть, я против? — обозначила оппозицию и начало разговора второй помощник — еще не старая, но, к сожалению, уже и не молодая обезьянна.
— Почему? — забыв о паузе как о знаке размышления, искренне удивилась Шимпанзун.
— Завидую, — улыбнулась мичудрила.
— Почему? — и на этот раз со свойственной ему паузой, но без лени возмутился первый помощник. — Что за упаднические настроения? И у нас еще порох в пороховницах имеется. Рила, ты не права!
— Поделишься, если не жалко?
— Легко!
— Это не порох, это песок в ракушках, — вступил в разговор молодой, и от этого во всем резвый дежурный, — вот песочка из ракушек он отсыпать может. А на ракушках сидеть-то, наверное, неудобно?
