Светлана Демидова - Неправильная женщина

Если бы заслуженного работника народного образования с двадцатилетним стажем, Антонину Кузьминичну Чеснокову, кто-нибудь спросил, за что она так возненавидела десятиклассницу Светлану Кондратенко, в ответ она плюнула бы тому в лицо. Она ко всем своим ученикам всегда относилась ровно. У нее никогда не было ни любимчиков, ни тех, кто вызывает необоримую неприязнь. Дети есть дети, и перед математикой они все равны. И тем не менее эта Светка, которую почему-то называют Ланой, ее раздражает. Вот раздражает, и все! Может, потому, что явилась свидетелем ее афронта? А скажите, кому было бы приятно, если бы ученики, которых она лично препроводила к директору для наказания, его не получили? Да никому! А после случившегося Кондратенко с Ермаковой и Майоровым могут сделать вывод, что на замечания учителя математики можно вовсе не реагировать, если сама директор школы их во внимание не принимает. А ведь этим шестнадцати-семнадцатилетним только дай волю! Только отпусти вожжи! Они ж еще в подоле принесут прямо на экзамен! И что тогда? Прощай, первое место, которое школа держит в районе по итогам прошлого года? И кто будет виноват? Уж только не она, Антонина Кузьминична Чеснокова, которая собиралась пресечь аморалку в самом зародыше. Ее не послушались – тогда она умывает руки! Но уж на своем уроке она себе хозяйка! Географичка-директриса не сможет запретить вкатить этой Кондратенко двойку, если она ее заслужит. А она заслужит. Это ясно, как день! У нее ж голова забита всякой сентиментальщиной и романтическими бреднями, которые не к лицу комсомолке. А с этим идиотом Майоровым она поговорит еще раз. В прошлый раз он играл с ней в молчанку, думал, что на этом все и кончится! Ничего подобного! Папаша у него суровый… Такой, каким и должен быть настоящий отец. Он у него всю дурь из головы мигом вышибет. Главное, вовремя ему просигнализировать.

– Садись, Кондратенко, ничего ты не знаешь, – удовлетворенно произнесла Антонина Кузьминична, прервав нить приятных размышлений. – Неси дневник. Два.

– Но… почему? – пискнула девушка. – Что неверно-то?

Антонина Кузьминична в самом конце примера поменяла плюс на минус и, с удовольствием постукивая по доске мелком, вывела другой ответ, жирно зачеркнув написанный Светланой.

– Но ведь это… мелочь… – попыталась возразить девушка. – Ход решения-то верный…

– Ты меня еще будешь учить, что мне делать? – гаркнула Антонина Кузьминична и, развернув ученицу за плечи, подтолкнула к парте, напомнив: – Неси дневник.

В дневнике Кондратенко она вывела особенно красивую крутолобую двойку и расписалась с лихой завитушкой на конце собственной фамилии. После этого, поймав злорадный взгляд Ермаковой, устремленный на вновь испеченную двоечницу, учительница математики подумала, что жизнь – все-таки весьма неплохая штука.

После того как Антонина Кузьминична своим способом поставила на место зарвавшуюся Кондратенко, весь рабочий день у нее прошел на большом подъеме. Она провела две самостоятельные, отдежурила положенные перемены в буфете, где под ее бдительным оком никто не смел лезть без очереди за пончиками и кусками пирога «Журавлевский». Когда классная руководительница пришла на пятый урок в свой десятый «А», первым делом отобрала дневник у Майорова и, украсив его размашистой надписью красными чернилами, пригласила таким образом в школу Юриного отца. На вопрос «зачем?» ответила: «За этим, за самым!» – и тут же вызвала Майорова к доске. Придраться к его решению было невозможно, да и не нужно в принципе. Успеваемость во вверенном ей классе должна быть всегда на высоком уровне. Поставив Юре пятерку, заслуженный педагог объяснила новый материал и пригласила к доске сразу четверых, чтобы его отрабатывать. После урока, который, как всегда, прошел качественно и дисциплинированно, Антонина Кузьминична съела в школьной столовой куриный суп с лапшой, биточки с рисом, запила еду жидковатым клюквенным киселем, а потом, присев боком к старенькой обшарпанной тумбочке в учительской, проверила самостоятельные. Двоек пришлось поставить всего лишь четыре на три выпускных класса, что говорило только в пользу ее недюжинных преподавательских способностей.

И лишь когда Антонина Кузьминична, исполнив все положенное по долгу службы на текущий день, вышла на школьное крыльцо, ее хорошее настроение резко испортилось. Она знала, что так будет, и, возможно, именно поэтому столь ревностно исполняла должностные обязанности в том заведении, где ее слово весомо, если, конечно, сбросить со счетов вчерашнее фиаско в директорском кабинете. Такое бывало нечасто. Нет, не так. Такое бывало редко. Честно говоря, Антонина Кузьминична, задержавшись на крыльце, так и не смогла больше припомнить ни одного подобного случая, а потому решила им пренебречь, как иногда пренебрегают в математике значением бесконечно малой величины. Надо идти домой. Туда, где на ее слова и увещевания никто особенного внимания не обращает.

Собственно говоря, обращать на нее внимание мог только сын Женька, месяц назад вернувшийся из армии. Но он жил сам по себе. С точки зрения Антонины Кузьминичны, он вообще не жил, а существовал. Как-то странно, тягуче, непонятно и неприемлемо для нее. По утрам Женька вставал поздно, в двенадцатом часу дня шел на овощебазу, куда устроился работать то ли грузчиком, то ли просто разнорабочим. Домой являлся за полночь и сразу заваливался спать, часто даже не ужиная и не показываясь на глаза матери. Из-за старинного шифоньера, за которым стояла его раскладушка, часто потягивало перегаром, что, конечно же, не могло не волновать Антонину Кузьминичну. Она пыталась поговорить с сыном, но он в ответ на все ее вопросы и предложения либо отшучивался, либо резко прекращал разговор, давая понять, что мнение матери его нисколько не интересует. До армии он пытался поступить в университет на физмат, для чего был неплохо подготовлен, но срезался на какой-то ерунде и почти сразу загремел в армию. Нынешний Женька о поступлении в институт больше не заговаривал, плыл по жизни в том направлении, в котором она его несла, и даже, как всем казалось, был вполне доволен происходящим. Лицо у него всегда выражало удовлетворенность и спокойствие, которые с некоторых пор Антонина Кузьминична стала расценивать как равнодушие к собственной судьбе. Причин этого равнодушия она выявить не могла, изменить ситуацию – тоже, а потому последнее время, возвращаясь домой из школы, каждый раз впадала в состояние черной тоски, которое ранее ей никогда не было свойственно.

Стоя на школьном крыльце, Антонина Кузьминична как следует потрясла головой, чтобы отогнать от себя наползавшую тоску, но та уже успела довольно крепко присосаться к ее виску и даже обвить своими неприятно мягкими щупальцами лоб и шею. Именно в этих местах ощущался дискомфорт и даже болезненность. Антонина Кузьминична отерла рукой лоб, слегка помассировала шею, сунув руку за воротник сиреневого кримпленового пиджака, и отправилась в магазин. Решила купить продуктов для пирогов с капустой, которые Женька особенно уважает. Ей хотелось сделать для сына что-нибудь приятное, чтобы на его лице появилось наконец выражение радости, которую она уже почти отчаялась увидеть.