Договор на одну ночь (СИ) - Мария Анатольевна Акулова
– Двадцать… Один будет скоро. Через месяц.
– Приезжаешь на работу или местная?
– Местная.
Сама не понимаю, почему отчитываюсь, как на духу.
Зачем вы собираете мою биографию?
– Отец не против, что ты официанткой работаешь?
– Отца нет. Димитрий мой дядя. Я у дяди работаю...
В уборной снова тишина. Я жду, что депутат отвернется и выйдет. Но он продолжает смотреть мне в лицо, о чем-то размышляя.
Сжимаюсь пружиной, готовясь к плохому. К хорошему я не умею готовиться.
Ухо мужчины немного опускается к плечу. Взгляд становится еще более внимательным. Мне перестает хватать воздуха. А может быть я просто забываю, как дышать.
– Почему ты не сказала, что виновата не ты, Лена? Причем ни дяде, ни мне?
Его внимательность и вопрос становятся для меня слишком волнительным откровением.
Вы… Видели? Вы поэтому на меня не злились?
Но что ответить – я не знаю. Молчу и смотрю в ответ, как умная благодарная собака.
Он ждет какое-то время, но бесконечно ждать не будет.
Когда я исчерпываю отведенный на себя лимит молчанием, моргает. Я тоже. Только сейчас.
– Не извиняйся за то, в чем не виновата. И не позволяй к себе прикасаться, если сама не хочешь. Ты же гречанка, Лена. К тебе без спросу мужчине прикасаться нельзя.
Его слова производят на меня ошеломительный эффект, который внешне если как-то и выражается, то в испуге.
Отвернувшись, мужчина толкает дверь и выходит. А я смотрю, как она медленно приближается, пока не захлопывается перед носом, ограждая нас с салфетками от всего мира.
Глава 5
Лена
Закончив обычные утренние обязательства, сдергиваю с шеи фартук и вешаю его на крючок.
Обмахивая лицо ладонями, выхожу из кухни в большой зал Кали Нихта.
Здесь безлюдно и прохладно.
Хорошо.
И может в любой другой день я бы посидела тут или поднялась к себе в комнату, чтобы немного поваляться прежде, чем приступить к дальнейшей работе, но сегодня всё не так.
Взглядом ловлю стоящего между лестницей и столиками дядю Димитрия. Он смотрит на меня, сложив руки на груди и нахмурившись.
Злится до сих пор.
Только и я тоже злюсь.
В разрез с привычной «традицией», я до сих пор не извинилась перед ним за произошедшее.
Он, конечно же, это заметил. Ждет.
Но «исправлять оплошность» я совершенно точно не буду. Мне не за что просить прощения.
Упрямо сжав губы, перестраиваю маршрут. Подхватываю со стула сумку с полотенцем, солнцезащитным кремом и сланцами и направляюсь к выходу.
Меня, конечно же, никто не уволил. Если говорить честно, это было бы скорее наказание не мне, а самому дядюшке и тетушкам.
Ну вот где вы в разгар сезона найдете человека, способного исполнять любую работу в ресторане? Я же не просто официантка. Не просто подмастерья на кухне. Я здесь выросла. Я умею делать всё. И мету. И крашу. И разношу. И собираю. И готовлю. И драю. И общаюсь по закупкам. И устраиваю вечерние программы. И инстаграм наш веду.
Будь я посмелее, назвала бы себя незаменимым человеком в Кали Нихта, но дело в том, что это скорее проблема для меня, чем преимущество.
Но если изначально вывернутый на депутата кофе казался трагедией, то теперь… Я внезапно нашла в произошедшем позитив.
Меня наказали запретом участвовать в пятнично-воскресных выступлениях на протяжении месяца. Дядя не знает, что это последние мои месяцы работы у него. И пусть для моей души наказание жестокое, но, с другой стороны, так даже лучше. Я отвыкну. Все отвыкнут. Мы поймем, что можем друг без друга.
Я, в ответ на наказание, перестала быть сверх старательной и переживательной.
Слова Андрея Темирова сработали странным тумблером. Голову утяжелили новые мысли. А вдруг я правда могу позволить себе больше, чем всегда считала?
К примеру, просто валяться на пляже с девяти до двенадцати в свои законные летние каникулы?
Под моим сарафаном – купальник. В кармашке лежат деньги из коробки. Я не просто расстелю полотенце на мелкой гальке. Я заплачу за шезлонг, зонтик и отдохну нормально.
Кстати, кроме запрета петь, дядя еще лишил меня чаевых за тот вечер. За ужин старосты не платили (это был вклад семьи Шамли в важное для всех нас мероприятие), но по завершению наш староста вручил дяде конверт с благодарностью. Большую часть он взял себе, конечно же, но и с сотрудниками поделился.
Со всеми. А я наказана. Вот так.
Вздергиваю подбородок и иду мимо, игнорируя неприкрытое внимание к себе.
– Лена.
Скрипя зубами, торможу в ответ на угрожающий оклик уже на выходе.
Развернувшись, надеваю на лицо по-детски лицемерную маску готового слышать и слушать ангелочка.
– Да, дядя?
Похлопываю ресницами, без страха смотря в лицо своего опекуна. Меня и саму удивляет, если честно, насколько произошедшее задело.
Дядя Димитрий сделал для меня очень-очень-очень много добра. Я ему благодарна. И всегда старалась отплатить в меру сил. Но после слов заезжего депутата мне стало за себя же дико обидно.
Он ведь не просто так спросил про отца. Отцы должны защищать. А я разве виновата, что отца у меня нет. Зато есть дядя… И что он?
– Ты так и не хочешь ничего сказать?
Дядя, в котором рядом с эмоционально скупым благородством по отношению к осиротевшей мне, живет еще и огромное тщеславие, которое я обязана тешить.
– Что, тейе (прим. автора: дядюшка)? Я же вроде бы всё уже объяснила. Георгиос больно и неприлично меня ущипнул. Он посчитал, что это будет смешно. Но в итоге получилось ужасно. Я несколько раз извинилась перед мужчиной, чью одежду испортила не по своей вине. А Георгиос перед ним извинился?
В просторном помещении накаляется обстановка. Дядюшка заводится. Я тоже.
Уверена, из кухни за нами подглядывают, но выйти не рискнут. После ужина старост я часто ловлю на себе печальные, а местами и обвинительные взгляды. Все считают, что я виновата. И должна ходить с понурой головой, пока меня не простят. А я какого-то черта жестоко сопротивляюсь.
Теперь уже губы дяди плотно сжимаются. Взгляд мечет низкоразрядные молнии. Он привык, что на попятную всегда иду я. Ему нужно это, чтобы поставить галочку. Убедиться, что мое воспитание не сбоит.
А я еле держусь, чтобы не уточнить: как вы думаете, почему ваши дети тут же упетляли, как только возникла такая возможность? И почему вы держите меня?
– Не приплетай сюда Георгиоса, Лена. Я тебе говорил: не
