Причина его одержимости - Юлия Резник
– Ой, все! Что ты там спрашивала? Какой будет твоя жизнь? А черт его знает. Но ведь это нормальная история, Анют. Вступая в отношения, мы всегда рискуем. Вот ты, выходя замуж за Воржева, рожая ему дочь, могла ли предположить, чем все закончится?
– Ну, это же другое… – хмурюсь я.
– Да бред. То же самое.
– Кирилл – эмоциональный инвалид. Кроме того, он ведь на мне зациклен. Вдруг ему придет в голову посадить меня на цепь, чтобы я никуда не делась? Или еще что-то? Если честно, после вчерашнего нашего разговора я вообще ничему не удивлюсь. А если вдруг я решу уйти? Что будет, Люсь? Он убьет меня? – затушив сигарету, я вскакиваю из-за стола и начинаю мерить шагами тесный кабинет. – Это все ненормально. Уж кто-кто, а ты должна понимать.
– Нормальность – понятие относительное. Поэтому я и говорю о твоих пределах. Твоя дочь, вон, например, этого Кира обожает. И это совершенно не вяжется с образом эмоционального инвалида, который ты мне рисуешь. Дети фальшь за версту чуют. Ч-черт. Звучит так, будто я тебя и впрямь уговариваю, да? – усмехается Люся.
– Ага, – развожу руками я.
– Нет. На самом деле такой цели я перед собою не ставлю. Решай сама. Просто, понимаешь, мне тебя, Анька, по-бабьи жалко. Дерьмовое чувство, знаю, но ты же лучшие свои годы потратила на бессмысленную борьбу. И что? Опять снова-здорово? Ты еще не устала?
– Устала. Иногда проснусь, и глаза не хочется открывать. Вот, хоть на работе отвлекаюсь.
– Или только сильней загоняешься. Ты вообще когда-нибудь думала, почему из флориста переквалифицировалась в правозащитники?
– Хочется хоть кому-то помочь, раз себе не смогла, – озвучиваю наиболее очевидный вариант ответа.
– Или ты настолько привыкла к борьбе, что теперь хочешь воевать хоть с кем-то.
Я опускаю взгляд к полу. Жестоко? Наверное. Но так ли уж далеко от истины?
– Люсь…
– Знаешь, так себя ведут вернувшиеся с войны солдаты. Не находя себя в мирной жизни, они снова и снова ищут войну.
– То есть теперь разговор с подругой закончился, и на сцену все-таки вышел психолог? – грустно усмехаюсь я. – Дай еще сигарету.
– Завязывай.
– С такой жизнью завяжешь!
– А что по факту ты теряешь, Ань?
– Достоинство?
– В чьих глазах? В глазах некоего условного общества? На расстоянии все умные и благочестивые, ага. Вот только многие бы устояли, предложи им то, что мальчишка предлагает тебе?
– Он предлагает мне возмутительные вещи!
– Действительно. Трахаться с молодым, богатым, повернутым на тебе парнем… возмутительно. То ли дело – давно осточертевший муж. Как думаешь, что хуже? А более лицемерно что?
Натужно смеюсь. Потому что разговоры о сексе с Кириллом приводят к тому, что я невольно начинаю его представлять… И нет, это не Люська виновата в том, что я сомневаюсь. Я ведь и сама думала в ту сторону. Мне в самом деле нужна передышка, я чувствую, что уже многого не вывожу. Будто с каждым новым ударом моя броня становится все более хрупкой. Я много слышала о выгорании, но вчера впервые почувствовала, насколько сама к этому самому выгоранию близка. Кому станет лучше от моей принципиальности? Сколько жизненных сил она из меня вытянет? Люся задала очень важный вопрос. Что я потеряю, если соглашусь на предложение Кирилла с ним трахаться? Уважение коллег? Или достоинство, о котором я упоминала выше? А почему? Потому что прогнулась? А если в результате этого прогиба я верну дочь? Разве оно того не стоит? Тем более что и это когда-нибудь да закончится. Когда-то же я надоем сопляку! И если к тому моменту я успею восстановиться в правах и наладить контакт с Ариной, он уже не сможет нас разлучить, как бы ни старался.
Заманчиво? Блин, а то!
Ведь на другой чаше весов – война. Я же уже проходила через это и в полной мере представляю, что меня ждет. Если коротко – ничего хорошего. Насчет нашей судебной системы я не питаю никаких иллюзий. Тогда зачем я составила этот чертов иск? Уж не для того ли, чтобы доказать себе – ты хорошая, Анечка, видишь, ты сделала все, что смогла. И вот чтобы погладить себя по головке, я пожертвую месяцами разлуки с дочерью?
– Девки, вы че, совсем поохренели? Ну-ка, бычкуйте папиросы! – рявкает от двери Кинчев. – У меня спонсоры, а тут дым коромыслом.
Тушим сигареты, как две провинившиеся школьницы. Михаил Семенович еще что-то там бурчит, но я не слушаю, отвлекшись на сигнал телефона. Порядок цифр мне незнаком, но мне часто звонят с новых номеров люди, попавшие в беду. Только я никогда так не реагирую, видя перед собой неизвестный номер. А тут – сердце в пляс. И предчувствие.
Выскальзываю за дверь.
– Алло.
– Привет, Аня.
Громко сглатываю.
– Привет.
– Как ты? Пришла в себя?
Казалось, да. А теперь его слышу, и сердце опять заходится в тахикардии, трепыхаясь в грудной клетке, как пойманная в силки птица.
– Я в норме. Ты что-то хотел?
– Мы вчера не договорили.
– А мне кажется, ты сказал все, что планировал. И вот ведь как интересно получается. Ты потратил шесть лет на то, чтобы влюбить в себя мою дочь для того, чтобы потом разыграть ее привязанность как козырную карту?
– Конечно, нет, Аня. Я просто хотел, чтобы проживая с отцом, которому по большей части до нее не было дела, Арина не чувствовала себя одинокой.
Он не добавляет «как я», но я это слышу так явно, будто он все же озвучил… Еще немного, и я поверю, что Кир не такой уж чурбан, каким хочет казаться.
– И зачем тебе это понадобилось? Куда делся тот Кирилл, который говорил, что ему нет дела до других?
– Тот Кирилл на месте. Можешь не сомневаться. Но ты забыла про другие мои слова.
– Это про какие же?
– Ты для меня особенная. И твой ребенок особенный ровно потому, что это – часть тебя.
О, боги… Сжимаю переносицу, чтобы позорно не разреветься.
– Ты больной.
Я позволяю себе подобного рода заявления, потому что ужасно на него зла. А когда мы только познакомились, я была единственной, кто пытался убедить Кирилла в том, что он как раз таки нормальный. Знать о том, что мальчишка живет с мыслью о
