Город имени меня - Тори Ру
Звуки мгновенно смолкают.
Не замечая меня, он встает возле ближайшей колонны, наводит на лицо камеру дорогущего смартфона, глубоко вдыхает и, натянув шикарнейшую из улыбок, беззаботно выдает:
— Привет, человечество. Вы же в курсе современных трендов. Итак... По независящим от нас причинам клуб «Сбитый летчик» пролетел, но мы нашли решение! Наша постоянная точка давненько не принимала гостей, не находите? Мы сыграем для вас два концерта. Вход по ранее купленным в «Летчик» билетам. Спасибо за понимание. Всех люблю! Пока!
Он целует камеру, отключается, хлопает себя по щекам и смачно матерится.
А в его взгляде я вижу боль — настоящую, неприкрытую, ту же, что проживаю сама...
Иголка сочувствия вонзается в сердце. Наблюдаю за ним, в священном трепете поджимая пальцы ног.
Вероятно, что-то в последний момент пошло наперекосяк: "Сбитый летчик" — один из самых крутых клубов города — отказался их принять. Он решает проблему — на пределе нервов и сил, но попутно ведет бой с собственными демонами.
До меня внезапно доходит, что ребята, возможно, знамениты — неспроста на них пялились люди на улице и в кафе.
И Юра, их лидер, на моих глазах сворачивает горы — не мечтает, не строит прожекты, просто берет и делает. А мне хочется ему помочь. Вскочить, обнять и сказать, что он... прекрасен.
Он — просто космос: одинокий, холодный, пугающий, глубокий. И ему по силам абсолютно все.
Ахаю, едва не роняю из ослабевших пальцев крючок и приказываю себе на него не смотреть.
Не тот уровень. Другой мир. Не нужно. Ни к чему.
* * *
5
В последний раз продеваю шерстяную нитку через петлю и разрезаю верным лезвием — Мальвина готова, недоверчиво пялится в потемки узелками светло-серых глаз, голубые волнистые локоны разметались по узким плечам. Усаживаю ее к готическому Пьеро, обмякшему у рюкзака, удовлетворенно прячу клубки и крючок и гляжу за окно.
Снаружи разлилась черная маслянистая ночь, в густых елях у здания администрации зажглась изумрудная подсветка, во двор, обшарив фарами кусты, свернуло одинокое такси.
Ками, Дейзи и Никодим, подтрунивая друг над другом и толкаясь плечами, скрываются за дверью, и с их уходом будто выключается половина солнца.
Совершенно разные внешне и по характерам парни, действующие слаженно, как единый организм. За ними было интересно наблюдать... Увижу ли я их снова?
— Дарлин, стало быть, до утра... — Юра изображает теплую улыбку и, наклонившись к Свете, быстро касается губами ее щеки. Та мурлычет что-то нечленораздельное и кивает.
Их поцелуй никак не откликается в моей душе, и я ощущаю облегчение. Значит, то, что я на пару мгновений к нему испытала, не является симпатией или влюбленностью, и слава богу.
Солидарность. Сопереживание. Желание помочь.
Сколько замечательных оттенков чувств и эмоций можно в себе обнаружить, если отвлечься от вопросов выживания и оглянуться по сторонам...
Ярик покрепче завязывает шнурки на ботинках, желает нам со Светой спокойной ночи и берет Элину за руку. Та уверяет, что ей было приятно познакомиться и прилипает к нему, как монетка к магниту.
Не покидая подоконника, кисло улыбаюсь и киваю. Может, я бы бросилась благодарно обнимать их, как велит растроганное сердце, но у порога стоит бледный уставший Юра и не удостаивает меня даже мимолетным взглядом.
Он уже в наглухо застегнутой куртке, замерев, терпеливо ждет, когда Элина свободной рукой одолеет последнюю пуговицу на френче. А когда это наконец случается, заботливо набрасывает на ее голову капюшон и отходит на шаг назад.
В этом дружеском, с виду безобидном жесте есть что-то... безысходное, исступленно болезненное и трепетное... Из желудка поднимается горечь.
Когда-нибудь я окончательно подорву пищеварение изнуряющим голоданием и нездоровой, хреново прожеванной едой, и точно загнусь.
Хмуро наблюдаю за небожителями и никак не могу взять в толк, что с этими троими не так. Сцепленные руки, горящие глаза, теплые улыбки в уютном свете плафона... и Юра, одиноко стоящий в тени.
— Я вас подвезу! — Объявляет он. — Как раз еду в вашу сторону.
— Пока, мои хорошие! — шипит Света.
Хлопает дверь, эхо шагов и оживленного разговора стихает на лестнице, повисает гулкая гнетущая тишина.
Хозяйка, напоминающая восставшую из мертвых Мэри Пикфорд, гасит лампы в дальней половине флэта и сонно щурится:
— Пошли, котенок. Пора готовиться к стр-р-растным объятиям Морфея.
Слезаю с подоконника и, собрав в охапку рюкзак и безжизненных кукол, на затекших ногах ковыляю следом.
Где-то щелкает выключатель, в проеме возле сцены загорается желтый уютный свет. Сваливаю пожитки на барную стойку, устремляюсь туда и верчу головой — за стеной обнаруживается кухня и просторная, захламленная игрушками, сувенирами, книгами и картинками спальня.
На спинке стула висит кружевной пеньюар, к изголовью широченной кровати прикованы пушистые розовые наручники. Я напрягаюсь, но Света лишь обкуренно усмехается:
— Ан-ту-р-раж-ж-ж... Расслабься. Это тупой подарочек Юры. Я не приемлю насилия.
Стало быть, "Юра плюс Света" все же равняется "любовь"... Против обстоятельств не попрешь, но ее слова вызывают сильнейшую досаду.
Она распахивает зеркальные створки шкафа, выволакивает наружу надувной матрас и подрубает к розетке насос.
Бросает на прорезиненное покрытие плед с леопардовым принтом, шелковую простыню и подушку и, прищурившись, указывает пальчиком за мое плечо:
— За той чудесной дверцей ванная... — в руки опускается аккуратно сложенная черная футболка и полотенце. — Войди в нее, и окажешься в раю...
Ошалело отпрыгиваю на безопасное расстояние — не могу понять, домогается эта сумасшедшая, или пускает в ход специфический юмор.
Однако в ванной не обнаруживается ни плеток, ни цепей — только полочки с разноцветными ароматными флаконами, голубая полупрозрачная шторка и милая желтая резиновая уточка возле мыльницы.
На всякий пожарный закрываюсь на два оборота замка, раздеваюсь и до упора выкручиваю оба крана.
На контрасте со светившей мне ночевкой на вокзале я и правда будто попала в рай.
Забиваю на странные замашки новой знакомой — пока от нее исходило только добро. Щедро намазываюсь тропическим гелем для душа и в красках припоминаю выпавший из параллельной реальности день.
Теперь уже грех хаять кураторшу — если бы она не задержала меня душеспасительной беседой, я бы не подралась с Юрой, не познакомилась с ребятами и не стояла бы сейчас под горячими струями, смывающими с тела благоухающую пену, а из души — растерянность и обиду.
Да, Юра — не озабоченный прыщавый сосед по подъезду и не веселый дебил из параллельной группы, и центром вселенной такого парня мне никогда не стать. Однако никто
