Развлечения для очень взрослых девочек (СИ) - Аникина Анна

Степченко прикрыл рот ладонью, чтобы скрыть усмешку. Но глаза, конечно, смеялись.

Лечащий врач гордо выплыл из палаты, как крейсер из залива. Степченко, закрывая дверь, подмигнул Лёле. Та приложила палец к губами. Он кивнул.

Ну, хоть один нормальный человек. Не строит из себя не весть что. Сразу видно, надёжный, сильный и серьёзный парень. Неважно, что молодой и худой совсем. А очки ему очень идут, кстати. Влюбиться бы в такого лет в двадцать. Чтобы точно каменная стена. Подхватит, не уронит. Позаботится и не обидит. Простые такие вещи.

А Кузьмин? Он какой настоящий? Тот, что несёт её на руках? Тот, который кормит её в своём кабинете? Или тот, который разговаривает равнодушно? Лёля смутно понимала, что в его поведении что-то не так.

На неё снова накатывала тоска. А ещё мама со своими расспросами про бывшего мужа. Зачем ей эта информация? А главное, зачем она сама сейчас всё это в голове снова и снова прокручивает. Будто смотрит кинодраму тысячный раз.

Первые две замершие на одном и том же сроке беременности.

Потом их чудесная девочка. Которую Лёля таки почти-почти доносила. Да, работала. Да, никто поблажек на делал. И, видно, она виновата, что её малышке отмерили всего два часа жизни.

И каждый раз Паша предлагал "просто забыть". Это его "Не думай об этом". И ещё "Просто живи дальше". Как же мерзко!

А может быть это была его форма защиты? Может быть и он горевал по потерянной дочери? А Лёле все время нужно было об этом говорить. Снова и снова. Кто угодно свихнется.

А вот четвёртая беременность сорвалась, когда Паша ушёл. Ещё точнее, когда он назвал сыновей той женщины "мои пацаны". И выяснилось, что они начали встречаться до рождения и смерти их дочери. Кровотечение у Лёли открылось через час истерики. Срок небольшой.

Только Кира и Дашута слушали её столько раз, сколько у неё было сил про это говорить. Тогда Федя предложил забрать Лёлю в Болгарию на пару недель. С тех пор она ездила туда каждый год.

Кира не отходила от неё неделями после каждой сорвавшейся беременности. И только мужу и отцу её детей она сама была не нужна. Пашина мать назвала её "дефектной" прямо в глаза.

Как так случилось? Что она в своей жизни сделала не так? Чем провинилась? И главное, как довезти этот груз, который бесконечно давит? Как перенести боль, которая не желает утихать?

Будь неладна эта больница! Она дотерпит. Но никогда и никому она больше не скажет правды. Потому что вытерпеть это нереально. И никому её правда ничего хорошего не приносила.

Невролог разглядывала Лёлю. Откровенно. Даже слишком. Будто оценивала, стоит ли Склодовская её внимания. Да ещё и в субботу.

Расспрашивала. Лёля отвечала скупо и односложно. Было ощущение движения по минному полю. Каждое слово может быть как-то истолковано. Причём совсем не так, как хочется ей. Лёлина задача была сейчас получить максимум информации с минимальными моральным потерями.

На голову ей надели шапку с электродами. Перемазали все волосы гелем. Потом надо было смотреть на экран.

На просьбу объяснить медицинские термины, дама-доктор среагировала странно: "Вы что — врач?". Вот если бы она спрашивала "Вы что — учитель?" каждого родителя, задающего ей вопросы. Странная реакция.

— Я поняла. Спрошу у Александра Евгеньевича. Спасибо за исчерпывающую консультацию, доктор, — не сдалась Склодовская.

Невролог вытарашилась на неё пуще прежднего.

Лёля подняла голову, выпрямила спину и медленно вышла из кабинета, аккуратно закрыв дверь. Поняла, что кастинг у подружки матери Кузьмина она не прошла. Теперь дамам будет, о чем поговорить. Плевать!

Глава 15

В воскресенье кабинет Кузьмина закономерно оказался закрыт. На обходе была дежурная врач.

Возникшая в коридоре из неоткуда Вересова, глянув на Лёлю, выдала: "Александр Евгеньевич на операции". И на том спасибо.

Около поста её поймал Степченко.

— Вы в выходной тоже работаете?

— Я дежурю сегодня. Хотел к шефу набиться на операцию, но не успел. Там всё очень срочно. А вы как?

— А я к Вашему шефу хотела набиться на объяснения медицинской терминологии, — улыбнулась Склодовская, — Но не успела.

— Давайте я попробую, если позволите.

— А давайте!

Слово за словом Сергей распутал таки всю головоломку. И про сниженный кровоток и про повышенный тонус. Вкупе с пролапсом. Просто пора, наконец, взяться за себя серьёзно. И кроме лекарств подключить массаж и спорт. А главное убрать факторы стресса и добавить удовольствия.

Уже в понедельник утром Лёле выдали на руки компьютерную выписку за размашистой подписью доктора Краснова. И сообщили, что после обеда она может ехать домой. А может и до обеда. Как хочет.

Это волшебное "как хотите" грело душу. Лёля засобиралась. С соседкой прощались тепло, будто с дальней родственицей. Оделась. На улице совсем тепло. Тридцатое апреля.

В коридоре увидела наконец Кузьмина. Тот разговаривал с коллегой. Задержал взгляд на Лёле. Она прошла к лифтам. Услышала, как у него зазвонил телефон.

— Прости, дочь звонит, потом договорим, — сказал коллеге, — Алло, Котенок, привет! Как ты? Как мама? — уже в трубку, широко улыбаясь.

Лифт открылся. Лёля зашла. Обернулась. Кузьмин что-то радостно говорил в трубку, глядя прямо на неё. Дочь. У него есть дочь. И у дочери есть мама.

Двери стали закрываться. Кузьмин не отрывал взгляд.

В лифт буквально впрыгнул Степченко. Взял у Лёли сумку.

— Я провожу.

Она кивнула.

Вышли на улицу. Солнце слепило. Первая зелень радовала глаз. Лёля застыла на минуту.

— Вас встречают?

— Нет. Вон моё такси.

Сергей довёл её до машины. Поставил вещи в багажник.

— До свидания, Ольга Владимировна.

— До свидания, Сергей Анатольевич.

— Серёжа. Какой я Вам теперь Анатольевич.

— Спасибо, Серёж, за всё.

Она порывисто обняла парня. Поцеловала в щеку.

— Ольга Владимировна, если что-то вдруг понадобится, любая помощь, вот. Это мой телефон.

— Лёля. Какая я тебе теперь Владимировна.

Он посадил её в машину и помахал рукой. Она махнула в ответ. И, глянув на окна последнего этажа больницы, отвернулась.

Кузьмин стоял у окна процедурой, оно выходило на улицу. Оттуда было отлично видно, как Степченко усадил её в машину. Уехала. Всё.

Но не поговорить с дочерью впервые за три месяца, он не мог.

Вышел в коридор. Из дверей лифта появился Сергей. Подошёл.

— Александр Евгеньевич, можно я Вам не как интерн скажу?

— Валяй!

— Дурак Вы. Она плакала, когда уезжала. Я видел.

— Кто?

— Лёля. Ольга Владимировна.

— М-да…, - Кузьмин почесал затылок, — Ты прав, Сергей. Прав.

Лёля, значит…

Глава 16

Повод, по которому звонила дочь, был действительно серьёзным. И Кузьмин предпочёл обсудить это не с двенадцатилетней девочкой. А со своей бывшей женой Верой. Поэтому, вернувшись в свой кабинет после разговора с Сергеем, он набрал её номер.

— Вер, почему Катя так расстроена? Что происходит? Что-то в школе?

— Нет, Кузьмин. Это твоё упрямство ослиное происходит. Ничего нового!

— Объясни.

— Петеру предложили должность в канадском филиале. Он может взять туда семью. Я его официальная семья. А Катя — нет. Ты же отказываешься подписывать документы. А Петер согласен её удочерить и дать свою фамилию.

— Катя моя дочь.

— Вот про это я и говорю. Два осла. Ты упёрся. Далось тебе это отцовство! Ты ж её не видел, ни когда она пошла, ни когда первое слово сказала. Ты где был, Кузьмин? А я тебе скажу, где. Ты был в больнице.

— Это моя работа.

— И дочь, что странно, тоже вся в тебя! Не хочет она с нами в Канаду. И фамилию менять тоже не хочет. И что делать? Мне разорваться?

— Что ты хочешь?

— Подпиши документы на отказ от отцовства.

— Нет.

— Тогда в сентябре Катя переезжает к тебе. Она так сказала. И крутись, Кузьмин, как хочешь! Может наконец будешь ей настоящим отцом. А не мифологическим.