Нина Соломон - Незамужняя жена
— Давай, — сказала Грейс. Она взяла Кей-на за руку, и они вместе покатили к дальнему берегу озера.
30
В темноте
Вечер скрэббла по-мексикански в канун Нового года у Шугарменов никак нельзя было назвать праздничным. Даже несмотря на то что «комнату Бали» переделали в тысячелетний храм майя, с церемониальными статуями и традиционными украшениями из раскрашенной коры, подвешенными на окнах, веселье носило заметно приглушенный характер. В то время как весь город разделился на тех, кто на всех парах мчался навстречу последней ночи столетия, ночи вседозволенности, и тех, кто запасался минеральной водой, видеокассетами и антипохмельными средствами, родители Грейс и Шугармены притихли, готовые по возможности сглаживать все могущие возникнуть острые утлы.
«Храм майя, — подумала Грейс, — вполне уместная тема: бастион, защищающий от вторжения врагов и злых духов». Оставалось только догадаться, кого принесут в жертву.
В «комнате Бали» было холодно, поэтому отец Грейс с Бертом вытащили и включили нагреватель, полыхавший оранжевым светом, как жерло вулкана. От сочетания нагревателя и бунзеновской горелки, которую включили, чтобы разогреть кукурузную кесадилыо, вся комната, где было много стекла, подернулась туманом. Учитывая завешенные зеркала, собравшиеся в некотором смысле напоминали плакальщиков, усевшихся в храме майя вокруг мертвого тела.
На Франсин было длинное, белое, настоящее мексиканское подвенечное платье, которое она купила за двенадцать долларов, когда в прошлом марте они с Бертом ездили в Акапулько. Она все еще очень важничала после своей кулинарной экспедиции, свидетельством чего служили ацтекская керамика и плетеные корзины — истинный праздник подлинного вкуса. Отец Грейс выглядел усталым, но не жаловался, участвуя во всем с обычным для него добродушным энтузиазмом.
— Франсин, ты превзошла сама себя! — сказал Берт, отведав кусочек приготовленного на гриле осьминога в соусе. — Ты не перестаешь меня удивлять.
Франсин выпучила глаза.
— Скорее, наоборот.
— Ты хочешь сказать, это я не перестаю удивлять тебя? — спросил Берт. — Что ж, спасибо.
— Что-то вроде, — ответила Франсин, целуя мужа в щеку.
— Похоже, медовый месяц еще не закончился, — сказал Берт, подмигивая в сторону Франсин.
— Не искушай судьбу, — успела парировать Франсин прежде, чем выскочить на кухню — присмотреть за суфле из черной фасоли.
После ужина на столе разложили доску для скрэббла. Компания подкреплялась теплыми лепешками, сочащимися медом, и игра шла своим чередом, но как-то зловеще, без малейшего вдохновения. Берт, что было для него не характерно, не предложил ни одного слова. Он вытащил свой Оксфордский словарь, но только для того, чтобы отец Грейс окинул его наметанным глазом.
— Определенно нужен новый переплет, — изрек Милтон. — Сдается мне, ты не слишком-то аккуратно с ним обходился. Дай-ка я возьму его домой, а потом верну. Будет как новенький — глазом не успеешь моргнуть.
— Премного благодарен, — ответил Берт. — Я перед тобой в долгу.
— Если хочешь, могу сделать специальное покрытие против плесени.
— Только если это не слишком хлопотно.
— Ерунда, — ответил Милтон. Таким оживленным Грейс уже давно его не видела. — Мне это не в тягость.
Слова проскальзывали, как угри сквозь сеть, — имена собственные, жаргонные, с вопиющими ошибками. В какой-то момент даже Грейс была готова предложить слово, но, увидев, как отец подыграл матери со словом попойщик, так и не смогла собраться с духом.
— Молодцом, моя дорогая! — сказал отец, сияя от гордости. — Очень упорная игра. Снимаю шляпу перед всеми.
Незадолго до одиннадцати Грейс начала готовить родителей и Шугарменов к скорому расставанию, ритуал которого, она знала это на своем опыте, мог затянуться. Чтобы какая-нибудь пробка не полетела в полночь накануне нового тысячелетия, лифты в ее доме отключили на час. Грейс решила, что это хороший предлог уйти пораньше.
— Ты не можешь встречать Новый год одна. Это неслыханно, — возразила Франсин.
— Выпей с нами стаканчик яичного коктейля. Я приготовила его в яйцесбивалке для твоего отца, — сказала мать.
— А у меня мой обычный — пальчики оближешь! — шоколадный мусс, — добавила Франсин.
— Ты не понимаешь, чего лишаешься, — сказал Берт. — Даже меня к нему не подпускают.
— А потом Берт сразу отвезет тебя домой, — предложила Франсин, как будто это могло соблазнить Грейс остаться.
— Спасибо, но я действительно не могу, — ответила Грейс. — Утром мне нужно кое-что сделать.
— Заедешь завтра вечерком? — поинтересовалась Франсин.
— Обязательно, — ответила Грейс.
Надевая пальто, Грейс увидела в передней на столике с откидной доской пластмассовый садок для бабочек Берта. Три сероватые хризалиды, свисавшие с верхнего глазка, были полностью поглощены освобождением из коконов. Их внешняя оболочка постепенно принимала форму крыльев. Скоро они должны были полинять. Грейс застегнула пальто и почувствовала, как по спине пробежали мурашки. В мыслях царил разброд. Казалось, что пальто немного жмет под мышками.
Она пошла домой через парк. Если она пойдет быстро, то будет дома без четверти двенадцать. Ночь стояла тихая, без единого облачка — в такие ночи прогнозы погоды кажутся излишними. Парк был населен бегунами-полуночниками и парочками, которые рука об руку шли с шампанским к большой лужайке, чтобы посмотреть на фейерверк. Многие, казалось, вот-вот совершат помолвку.
Мужчина в блестящей шляпе пробежал мимо. Потом мимо проехал на велосипеде кто-то в костюме снеговика. Все начинало слишком уж походить на Хэллоуин.
Продолжая идти по Парк-драйв, Грейс вдруг почувствовала себя так, будто на ней чужие туфли, слишком большие и слишком тяжелые для нее. Байкерские сапоги свинцовым грузом повисли на ногах, и у нее заломило лодыжки. Каждый шаг давался с трудом, и походка Грейс стала непривычно осознанной, будто ей приходилось думать при каждом шаге, куда поставить ногу. Она была как только что вылупившийся утенок. Вдалеке она заметила толпу бегунов, начавшую собираться вокруг «Таверны». Перед самым выходом из парка Грейс вздрогнула от неожиданности — чья-то рука легла ей на плечо. В свете уличных фонарей Грейс могла различить только смутные силуэты.
Перед ней стояла пара. Женщина была наряжена в блестящий розовый утепленный костюм; наряд довершали головная повязка из кроличьего меха и кроссовки. Ее кавалер, в каком-то непонятном черном беговом снаряжении и лыжной шапочке, особенно выделялся из толпы своими ослепительно белыми носками. Грейс никак не могла сообразить, кто они, пока не услышала женский голос и не поняла, что это не кто иная как Пенелопа.
