Спорим, тебе понравится? (СИ) - Коэн Даша
Ведь это ужасно — сходить с ума в неведении за дорогого сердцу человека.
И только глубоко за полночь я приказала себе выбросить все думы и страхи из головы, и наконец-то заснуть. Тем более, что вопрос с формой Ярослав тоже закрыл для меня, заказав на каком-то маркетплейсе юбку, максимально похожую на ту, что была принята в гимназии и белую классическую блузку.
Его поддержка была бесценна, но всё же не отменяла того факта, что на занятия в понедельник я шла с одной лишь тетрадкой и ручкой на перевес, а также мандражировала перед встречей с матерью. Которая, я была уверена, вытрясет из меня душу за то, что я отчебучила.
Хорошо хоть первым уроком была алгебра и у меня было сорок пять минут, чтобы собраться с силами и перестать трястись как Каштанка. А дальше словно с отвесной скалы и под откос — прозвенел звонок и нужно было войти в кабинет литературы, сесть за свою парту и наконец-то посмотреть в глаза той, кто звалась моей матерью.
Вот только вопреки всем опасениям Храмова Алевтина Петровна смотрела на меня так равнодушно, что и описать было сложно. Ни слова, ни предупреждающего взгляда. Ничего! Только тема занятия и длинный монолог о драматургии второй половины XX — начала XXI века. И голос её не дрогнул. Она по-прежнему вещала со всей страстью, обильно жестикулируя и расхаживая среди рядов. И каждый раз, когда она гордым крейсером курсировала мимо меня, я сжималась до размеров атома, ожидая от неё оплеухи или удара по затылку исподтишка. Но тщетно.
Урок подошёл к своему логическому завершению, а женщина кивнула, давая понять, что все свободны и углубилась в проверку каких-то тетрадей, лежащих на её столе. И ни разу не оторвала от них взгляда, пока я собирала свой нехитрый скарб из ручки и тетрадки, а потом шла мимо неё, ни жива ни мертва.
По нулям.
— В смысле ничего? — нахмурился Басов в ответ на мой беглый пересказ встречи с матерью, когда выловил меня в школьных коридорах и уволок под лестницу.
— В прямом, Яр. Видимо, на полном серьёзе решила претворить в жизнь свои угрозы, которые она выкрикивала мне вчера утром.
— Истома, — заиграл желваками парень и состряпал такой суровый вид, что мне на мгновение стало страшно, а затем огорошил вопросом, — скажи, а ты точно не приёмная?
Я же только вздохнула и пожала плечами.
— Если бы...
Остаток дня прошёл так же ровно, как и начался, а затем томно завершился. И даже у ворот гимназии не стояла, как это зачастую было, бабка, с грозным видом заматерелого цербера ожидая моего появления, чтобы отконвоировать мою персону домой.
Сказать, что меня такой расклад напугал ещё больше — ничего не сказать. Я накручивала себя весь вечер до невозможности, а утром следующего дня и вовсе была на лютом нервяке, потому что сама для себя решила, что домой точно не вернусь и останусь там, где меня любят.
У Басова.
А из этого следовало, что я первая должна была пойти на контакт с матерью и попросить у неё меня отпустить, отдать мои нехитрые пожитки и сказать «прощай». Навсегда!
Наверное, не надо в красках говорить о том, что весь следующий день в гимназии я ходила, словно припадочная, дёргаясь от каждого громкого звука, как от выстрела.
— Истомина?
— А? Я? — обернулась я и заозиралась по сторонам, а через мгновение выдохнула, понимая, что ко мне обращается не мать, а всего лишь классная. — Ох, Виталина Романовна, здрасьте.
— Ты почему второй день не по форме? — опуская приветствие, сразу перешла к делу женщина.
— А-а, — облизнулась я, готовясь к очередной отборной лжи, — перепутала и постирала оба комплекта на максимальной температуре. Всё село.
— Ходячая катастрофа, — фыркнула классная и указала себе за спину, — иди и получи новый у завхоза.
— Спасибо, — благодарно кивнула я и лучезарно улыбнулась, радуясь сверх меры тому, что обязательный разговор с матерью можно отложить в таком случае на неопределённый срок, потому что теперь у меня были вещи для гимназии, а обо всём остальном обещал позаботиться Ярослав. Хотя я и не хотела напрягать его сверх меры.
Сразу после занятий форму побежала получать чуть ли не в припрыжку, да так зависла на своём облегчении, что совершенно не заметила матери, которая дожидалась моего появления сразу за дверью заведующего хозяйством гимназии.
— Истомина? — тихо позвала она меня, и я вздрогнула, мгновенно покрываясь коркой льда.
— Да? — ответила, но в глаза ей не посмотрела.
Не смогла. Потому что не хотела больше ничего там разглядывать. Может быть, знала, что там никогда ничего, не было и уже никогда не появится, как бы я не старалась. Как бы ни выворачивалась наизнанку.
— На два слова в мой кабинет.
— Занятия уже закончились, — сглотнула я нервно и пожалела о том, что попросила Ярослава ждать меня в машине.
— Два слова, Вероника, — повторила Храмова, и я всё-таки с опаской, но кивнула.
А дальше лишь стук каблуков по гулким школьным коридорам, два пролёта вверх до третьего этажа и до боли знакомая дверь, за которой мы сейчас останемся совсем одни. Я и мой враг, роднее которого у меня никого нет.
И было бы смешно, если бы не было так грустно.
Мы сели друг напротив друга. Мать за свой стол, я за первую парту, нервно складывая руки под столешницей в тугой замок. Глаза в глаза, и сердце за рёбрами отчётливо барахлит, сбиваясь с темпа. А затем и вовсе глохнет от страха перед тем, что я собираюсь поставить ей перед фактом.
— Вернись домой, Вера, — монотонным, безжизненным голосом неожиданно произносит мать, а я дёргаюсь от её слов, словно от удара хлыстом по оголённой коже.
— Зачем? — на выдохе уточняю я.
Нет, мне правда интересно.
— Ну что ты такое спрашиваешь? — поджимает мать губы и хмурится, будто бы на полном серьезе собирается вычленить сакральный смысл моего вопроса.
— Не стану врать тебе, мам, я сбежала не от хорошей жизни. Так зачем мне возвращаться туда, где меня насильно заставляют верить в то, во что верить не хочется. Пичкают едой до тошноты, потому что так надо вам, а не мне. Лупят ремнём за мнимые грехи. Считают вещью...
— Это не так.
— Хорошо, не буду с тобой спорить. Значит, мне просто показалось.
— Вера...
— Мне восемнадцать, мама. Я вольна принимать решения сама. В нашей стране нет крепостного права, а я не твоя собственность. И вот мой выбор — я не хочу жить с тобой. Не хочу и не буду.
— А где будешь?
— Там, где меня любят.
— Вот как...
— Да.
Замолкаем. Мать достаёт из кармашка собственного пиджака платок и промокает уголки глаз, а затем долго и остервенело дербанит несчастный клочок ткани в руках. Так же как когда-то и меня.
Слышу, как вибрирует в кармане телефон, и понимаю, что это Ярослав потерял меня. И решаю зафиналить неприятный разговор и окончательно поставить точку в этой низкосортной мыльной опере, затянувшейся на долгие восемнадцать лет моей жизни.
— Отпусти меня, пожалуйста, по-хорошему, мам. Это всё, что я у тебя прошу. Мы и так много враждовали. Может, хватит?
И внезапно происходит то, чего я и не ожидаю, ни увидеть, ни услышать. Моя чрезмерно строгая родительница согласно кивает и выдаёт на выдохе, будто бы наконец-то смиряется с неизбежным:
— Хорошо, Вера.
— Хорошо?
— Да, — устало трёт пальцами лоб и поднимает на меня свои пустые глаза, — когда приедешь за вещами?
Прикидываю в уме, что там у нас с планами на вечер и неопределённо качаю головой.
— Возможно, сегодня, но если не получится, то уже завтра, сразу после занятий.
— Вот ключи, — мать достаёт ту связку, что всегда принадлежала мне и протягивает её по столу в мою сторону.
Забираю и киваю.
— Спасибо.
— За что? — задирает она подбородок выше и шумно сглатывает.
— За то, что мы обошлись без неуместных драм, мама.
— Всё для тебя, доченька, — грустно хмыкает женщина, а затем отворачивается и начинает полировать неуместно заинтересованным взглядом цветущий декабрист на широком подоконнике.
