Алиса Лисовская - Нарисуй меня счастливой. Натурщица
Лора Александровна не могла нарадоваться на мужа и дочь и даже, втайне от того и от другой, потихоньку сбегала в церковь, где, не умея молиться, просто поставила свечку и долго не отрывала глаз от иконы, бормоча вместо молитвы слова благодарности...
В конце лета Вадим Сергеевич и Лора Александровна поженились. Свадьбу отгуляли скромно, в кругу семьи. Илья присутствовал на правах почетного гостя и весь вечер ухаживал за Алиной, не давая ей ничего делать. Алина смотрела на улыбающиеся лица родителей и чувствовала себя почти счастливой...
Осень наступила поздно, и в октябре еще было тепло и солнечно. Илья теперь заходил почти каждый день и стал незаметно негласным членом семьи. Лора Александровна советовалась с ним по поводу того, что приготовить на ужин, Вадим Сергеевич ждал его вечерами, чтобы сыграть партию-другую в шахматы, Алина, сама не давая себе в этом отчета, ждала его тоже и, когда он задерживался или по каким-нибудь обстоятельствам звонил и говорил, что сегодня не придет, чувствовала себя неуютно.
...Вадим Сергеевич как раз обдумывал над шахматной доской очередной свой ход, Илья весело подначивал его: думай не думай, все равно проиграешь, когда в комнату вошла побледневшая Алина.
— Папа... По-моему, началось...
Илья вскочил, нечаянно опрокинув доску. Шахматные фигурки, грохоча, раскатились по полу комнаты.
— Илья, я позвоню в роддом, собирайте сумку! — Вадим Сергеевич поднял трубку телефона.
Алина сидела на диване, морщилась от непонятной боли, но не могла сдержать улыбки при виде мечущегося по квартире бледного Ильи.
— Алинка, как ты? — поминутно спрашивал он.
— Глядя на тебя, я начинаю сомневаться в том, кто из нас рожает, — улыбнулась Алина.
Вадим Сергеевич накинул дубленку:
— Я — вниз, машину ловить!
Илья присел перед Алиной на корточки, взял ее руки в свои:
— Все будет хорошо. Ничего не бойся.
— Я не боюсь, — искренне сказала Алина.
— Я люблю тебя... — Голос Ильи дрожал от нежности и страха за нее. — Если бы я мог взять себе всю твою боль...
— Это не та боль, которую я хотела бы отдать... Сумка с собранными вещами в моей комнате. На стуле, у окна. Принеси, пожалуйста.
Илья принес сумку.
Открылась дверь, вошел Вадим Сергеевич:
— Машина ждет.
— Я поеду с Алиной, — категорично произнес Илья.
Вадим Сергеевич хотел было возразить, но взглянул на его лицо и кивнул:
— Поехали.
Илья помог Алине надеть шубу, взял ее под руку и повел вниз по лестнице.
Илья с Вадимом Сергеевичем сидели в коридоре перед приемным отделением роддома.
— Вы бы ехали домой! — выглянула из отделения симпатичная медсестричка. — Первые роды обычно долгие. Вы можете и всю ночь здесь просидеть...
— Ничего, — улыбнулся ей Илья. — Я хочу быть рядом... — и повернулся к Вадиму Сергеевичу. — Вы поезжайте, там Лора Александровна волноваться будет... А я останусь...
«Бывают же мужья! — с хорошей завистью подумала медсестричка, которая за время работы в роддоме насмотрелась всякого. — Повезло девчонке!»
— Хорошо, — подумав, поднялся Вадим Сергеевич. — Как что-то станет известно — звони. Впрочем, я Генке наказал, он сразу отзвонит.
— Кому? — не понял Илья.
— Врачу, с которым договаривался. Он лично за всем проследит. — Вадим Сергеевич от всей души пожал Илье руку. — Может, все-таки поехали к нам?
— Нет, — покачал головой Илья. — Я посижу...
Илье казалось, что время совсем не движется, стрелки часов застыли, словно издеваясь над ним. К пяти утра кончились сигареты. Илья отбросил в сторону пустую пачку и вернулся на исходную позицию на кушетку.
— Вы еще здесь? — В половине шестого в коридор выглянула все та же медсестричка. — Идите домой, папаша. Дочка у вас.
— Что? — не сразу дошло до Ильи.
— Дочка у вас родилась! — улыбнулась медсестра. — Пятьдесят сантиметров, три килограмма.
Илью подбросило с кушетки, он подскочил к медсестре, сгреб ее в охапку и закружил по коридору.
— Сумасшедший! — отбивалась она, смеясь. — Отпустите, а то еще уроните!
Илья осторожно поставил медсестру на пол.
— Спасибо! Когда я могу ее увидеть?
— Спят они уже, обе, — сказала медсестра. — Приходите сегодня в пять.
Илья достал из кармана листок, написал на нем несколько строчек.
— Прошу вас, положите это рядом с Алиной. Чтобы, когда проснется, она это увидела...
Илья расцеловал сестричку в обе щеки и вышел на улицу.
Он шел, и его шатало, как пьяного.
«Дочка... — стучало у него в голове. — У меня дочка... Дочка... Дочка!!!»
...Алина открыла глаза, и первое, что увидела, — это был белый листок в клеточку, на котором большими буквами было написано: «У меня родилась дочка!!! Я люблю вас обеих!!!»
Алина улыбнулась.
— Всю ночь сидел, — объяснила ей медсестра. — Уж я его гнала-гнала, а он ни в какую... Давно женаты-то?
Алина задумалась буквально на несколько секунд.
— Давно, — сказала она. — Очень давно...
Эпилог
Андрей Глебович возвращался в свой родной город. Три часа лету на самолете из Москвы, и вот он уже едет в такси по знакомым с детства летним улицам.
Город сильно изменился за те двадцать лет, которые он в нем не был. Он уезжал отсюда никем — девятнадцатилетним пацаном, бросившим институт и родителей, чтобы добиться в этой жизни того, чего, как считал, он был достоин.
Ему все удалось: своя галерея, постоянные выставки за границей, квартира в самом центре с мансардой наверху под мастерскую, жена — дочь преуспевающего банкира, деньги которого в свое время очень помогли Андрею... У него было все, о чем обычный человек мог только мечтать.
Когда такси проезжало через привокзальный поселок, Андрей, остановив машину, вышел у старой обшарпанной пятиэтажки.
Когда-то здесь он жил с девушкой... Странно, столько лет прошло, а он до сих пор помнит запах ее тела... Она была у него первой, и он очень боялся тогда, что она это заметит и поймет... Он старался быть мужественным и жестким, это был своеобразный панцирь, в который пряталась его нежность... Он ошалел от ревности и неуверенности в себе, когда узнал, что она была любовницей его отца... Андрей вспомнил, как разгромил напоследок ее квартиру, зайдя попрощаться и не застав ее дома... Он был тогда как в тумане... Уже позже, в поезде, он пил какой-то дрянной портвейн со случайным попутчиком и что-то говорил ему, рассказывал, выплескивал свою боль, а потом, забравшись на верхнюю полку, рыдал пьяными слезами в сырую наволочку...
