Сьюзен Филлипс - Рожденный очаровывать
– Понятия не имею о чем ты, – пробормотала Нита и вышла из комнаты, громко топая и стуча палкой.
Блу выиграла очередной поединок со старой каргой, но все равно испекла торт. Из всех женщин, в домах которых жила Блу эти годы, Нита оказалась первой, которая не хотела с ней расставаться.
Ночью Дин сидел, скрестив ноги, в изножье кровати Блу. Ее нога ласкала его голое бедро. Пока они отдыхали после очередной, особенно яростной любовной схватки, он массировал ее ступню, высовывавшуюся из-под простыни. Когда он растер подъем, она застонала. Дин замер.
– Тебя опять тошнит? Надеюсь, что нет.
– Это было три дня назад.
Она шевельнула ступней, призывая его взяться задело.
– Так и знала, что с этими креветками из «Джози» что-то не так, но Нита твердила, что у меня чересчур развито воображение.
Он сильнее надавил большим пальцем на подъем ступни.
– Ну да, и ты всю ночь либо обнималась с унитазом, либо ползла по коридору, чтобы поухаживать за старушкой. Вообще-то я предпочел бы, чтобы ты взяла трубку и позвала на помощь меня.
Она намеренно не услышала легкого оттенка сарказма в его голосе.
– У меня все было под контролем, и не стоило тебя беспокоить.
– Считаешь, что проявишь слабость, прося о помощи? – Он стал перебирать ее пальцы. – Жизнь не всегда спорт одиночек. Иногда приходится полагаться на команду.
– Ни за что. Это сольная игра с начала и до конца.
Блу молча сражалась с неприятной мешаниной дурного предчувствия, отчаяния и паники. С их встречи прошло около месяца. Пора двигаться дальше. Портрет Ниты почти закончен, и нельзя сказать, что Блу оставляет ее одну и без помощи. Несколько дней назад ей удалось нанять прекрасную домоправительницу, женщину, воспитавшую шестерых детей и абсолютно нечувствительную к самым грязным оскорблениям. У Блу просто нет причин и дальше оставаться в Гаррисоне, да вот беда: она еще не готова бросить Дина. Он был любовником ее мечты: изобретательный, щедрый, сладострастный. Она не могла им насытиться и поэтому сегодня ночью намеренно выбросила из головы все неприятные мысли и пристально уставилась на его черные плавки из «Энд зон».
– Почему ты их напялил? Ты мне нравишься совсем голым.
– Я заметил.
Касания стали легче и нежнее, когда он обнаружил волшебно чувствительное местечко у нее под коленкой.
– Неистовая ты женщина. И ненасытная. Это единственный способ немного отдохнуть и восстановиться.
Она опустила взгляд на реальную «энд зон»[33].
– Очевидно, Тор, бог грома, полностью восстановился.
– Четвертьчасовой перерыв определенно закончен. – Он сорвал простыню. – И я объявляю следующий тайм.
Джек вытащил из багажника небольшую дорожную сумку и припарковался около сарая. Давненько ему не приходилось таскать собственный багаж, но последние две недели он только это и делал, когда пришлось покинуть ферму для короткой поездки в Нью-Йорк или более продолжительной – на западное побережье. Расписание очередного турне постепенно вырисовывалось. Вчера он одобрил планы маркетинга, а сегодня снялся в ролике, рекламирующем выпуск нового альбома. К счастью, окружной аэропорт оказался достаточно велик для посадки частного реактивного лайнера, поэтому он смог прилетать и улетать без особого труда. С помощью преданного ему летчика он даже ухитрялся сесть в машину неузнанным.
Дин согласился позволить Райли жить на ферме еще месяц, пока ему самому не придется ехать на тренировочную базу «Старз». Это означало, что возвращение Эйприл в Лос-Анджелес тоже откладывается, что никак не могло радовать Дина. Похоже, все они чем-то жертвуют ради его дочери.
Было почти семь часов вечера, и рабочие уже разошлись.
Джек поставил сумку у боковой двери и обошел дом, решив посмотреть, закончил ли электрик проводку для навесных вентиляторов крыльца. Стены и крыша уже стояли, и Джека приветствовал запах свежеотесанного дерева. Откуда-то донесся слабый женский голос, такой сладостный, такой невинный, такой чистый, что сначала показался Джеку игрой его буйного воображения:
Помнишь, когда мы были молоды
И просыпались, только чтобы увидеть солнце?
Беби, почему не улыбнуться?
Джек не дыша прислушался.
Я знаю, жизнь жестока.
Ты знаешь это лучше меня...
У незнакомки был голос падшего ангела: прозрачная, росистая невинность, тронутая ранним разочарованием в жизни.
Джек представил белоснежные крылья, потрепанные на концах, слегка смещенный нимб.
Она импровизировала с финальным рефреном: перенесла его выше на октаву, оттеняя каждую ноту. Похоже, ее диапазон превосходил его хриплый баритон рокера.
Он пошел на звуки музыки.
Она сидела, скрестив ноги и прислонившись к основанию крыльца. Старый «Мартин» лежал на коленях. Рядом примостилась собака. Детская пухлость почти растаяла, блестящий каштановый локон ласкал щеку. Как и он, она легко загорала, и, несмотря на средство от загара, которым Эйприл заставляла ее мазаться, кожа Райли была почти такой же коричневой, как у него самого. Она так усердно пыталась брать верные аккорды, что тихое пение казалось почти вторичным.
Последние аккорды «Почему не улыбнуться?» стихли. Райли, все еще не заметившая отца, обратилась к Паффи:
– О'кей, что еще тебе хотелось бы услышать?
Паффи зевнула.
– Точно! Обожаю эту вещь!
Послышались начальные аккорды «Мрачный и грязный» – одного из лучших хитов сестер Моффат. Но незатейливая мелодия кантри в исполнении Райли приобрела неожиданную глубину. Он слышал оттенки блюзового мурлыканья Марли и собственной протяжной манеры произносить слова, но голос Райли был неповторим и своеобразен. И принадлежал только ей. Она взяла лучшие качества у обоих родителей и преобразила их на свой лад. Паффи наконец соизволила приветствовать его веселым тявканьем. Райли резко оборвала игру, и он вдруг понял, что она ему не рада.
Шестым чувством он ощутил необходимость быть поосторожнее. «Похоже, твои упражнения себя оправдали».
Он обошел гору стружек, которые никто не позаботился убрать.
Райли еще сильнее прижала гитару к груди, словно боясь, что он ее отнимет.
– Не думала, что ты вернешься до ночи.
– Скучал по тебе, поэтому и приехал пораньше.
Она ему не поверила. А ведь он не солгал. Ему не хватало ее и Эйприл тоже больше, чем хотелось бы. Каким-то извращенным образом он даже тосковал по болезненному уколу, который испытывал каждый раз, наблюдая, как Дин играет с Райли, смеется с Блу и даже препирается со старухой.
Он уселся на землю рядом с единственным ребенком, которого имел. Маленькой девочкой, в которую так неумело влюбился.
