Терри Макмиллан - Дела житейские
— Фрэнки, хочешь кофе?
— С удовольствием, — откликнулся я, чувствуя, что тон его не предвещает ничего хорошего и никакая работа мне не светит. Уж в таких делах я поднаторел.
— Нет, пожалуй, не хочу кофе.
— Ты же знаешь, Фрэнки, что не я здесь решаю…
— Мэл, выкладывай все как есть, ладно? Будет для меня работа или нет?
— Боюсь, что нет, Фрэнки.
— А в чем дело? Слишком много черных на стройке?
— Да что ты, просто подрядчик сокращает число рабочих мест. Он набрал чересчур много людей.
— Все ясно. Когда мы, вернее, я заканчиваю здесь?
— Через две недели.
— А то, что я вкалывал как черт, каждый день оставался сверхурочно, не пропустил ни дня, ни разу не опоздал, надеясь остаться у вас навсегда? Это не имеет значения?
— Фрэнки, ты один из наших лучших рабочих, но это не мое решение.
Я поднялся и вышел. Надел свои рабочие перчатки и отыскал свой завтрак.
— Куда ты? — услышал я его голос.
— Домой, и катитесь вы все…
Первым делом я направился в отделение союза и выложил все, что случилось. Они сказали, что меня не уволили, но мой поступок называется самовольным уходом.
— Что у вас есть? — спросил я.
— В данный момент ничего. Не теряй с нами связи.
Этот профсоюзный деятель такой же расист, как они все. Белые всегда заодно; даже непонятно, за каким чертом я потащился сюда. А в общем, какое это имеет значение, мне все равно надо малость передохнуть.
И я потопал домой.
Дома было чертовски холодно, но это Нью-Йорк: отопительная система в руках хозяина. Мне не терпелось с кем-нибудь полаяться, так почему бы не с Солом? Спустившись вниз, я постучался к нему.
— Входите, — откликнулся он.
Когда я переступил порог, мне в нос ударил такой спертый воздух, что можно было за милую душу окачуриться. Эти дерьмовые сигары, старая рухлядь, которую Сол называет антиквариатом, три покалеченные кошки и пара неописуемых шавок, которых он называет собаками, да и сам Сол, не мывшийся, наверное, черт знает сколько, — нет уж, увольте.
— Нет, я лучше здесь постою, — сказал я, стоя на пороге и не закрывая дверь. — А нельзя ли прибавить тепла?
— А тебе кажется, что холодновато? Такая потрясающая погода! На дворе еще осень, Фрэнклин.
— Послушайте, Сол, за те деньги, что мы вам платим, можно получше топить. На улице вот-вот морозы ударят. Какого черта…
— Полегче, Фрэнклин.
— Вы собираетесь топить?
— Если о чем-то просишь, говори полюбезнее. — Сол потянулся за своей палкой.
Повернувшись, я пошел наверх. Тут мне попалась на глаза одна из его кошек с гноящимися глазами и на трех ногах. Меня так и подмывало пнуть ее ногой, но я удержался и перешагнул через нее.
Поднявшись, я наполнил кофейник, но не успел он зашуметь, как я понял, что кофе — дрянь, и выключил его. Достав из шкафчика бутылку „Джека Дэниэла", я плеснул себе хорошую дозу. Теперь, пожалуй, придется каждый Божий день наведываться в этот проклятый союз, пока они не подыщут мне работенку. Надо заскочить и в конторы. Вот завал так завал! Самое неподходящее время, чтобы вылететь с работы. Через пару месяцев у меня на руках будет малыш. На носу Рождество, а мои мальчишки ждут не дождутся своего папашу Санта-Клауса. А еще развод впереди. И Зоре все это придется выкладывать…
Я почувствовал, что меня кто-то толкает.
— Что, что, что, — вскинулся я, не сразу сообразив, где нахожусь. Потом понял.
— Фрэнклин, что-то случилось? Почему ты дома в такую рань?
Я попытался собраться с мыслями, но в голове будто отбойный молоток стучал, а рот точно ватой набит. Я молчал.
— Фрэнклин?
Зора повернулась и пошла в противоположный угол гостиной. Ну и слава Богу! Так мне хоть не надо смотреть на нее. Живот у Зоры стал как гора, но все же это она, как ни крути, а в животе у нее мой ребенок.
— Что-то мне не по себе.
— Ты просто пьян.
— Не без того.
— А что за причина?
— С работы вышибли.
— Но ведь профсоюз поможет тебе?
— Я ходил туда.
— Ну?
— Да ничего.
— Насколько я помню, это была одна из причин, по которой ты вступил в него.
— Я никогда не говорил, что союз гарантирует работу.
— Знаю, но ты считал, что так будет легче.
— Я говорил только, что они гарантируют оплату по профсоюзным нормам и кое-какие льготы.
— Но разве они не помогают найти работу?
— Помогают, если ты не черный.
— Не начинай, пожалуйста, старую песню, Фрэнклин. Это вечное твое оправдание.
— Не учи меня жить! Я сейчас не в таком состоянии. Обед готов?
— Ты уже, кажется, набрался.
Зора подняла пустую бутылку. Ничего себе! Не может быть, чтоб я выкачал целую бутылку. Но похоже, так оно и есть.
— Послушай, бэби. Я себя отвратно чувствую. Меня турнули с работы, и целый день я ничего не ел. Не могла бы ты что-нибудь приготовить, мне надо привести в порядок голову, тогда и поговорим.
Зора молча пошла наверх, вернулась в моей саратогской майке, так же молча отправилась на кухню и открыла холодильник. Достав пластиковый пакет с печенкой, она бросила ее на разделочную доску. Потом открыла коробку с рисом, поставила кастрюльку с водой на огонь и возилась там, пока все не приготовила.
— Спасибо, дорогая. — Я направился было к ней, чтобы чмокнуть ее в щеку, но она отвернулась.
— Готово, — бросила она, села на диван и врубила телек.
Значит, она вне себя. Я в ауте. Все идет своим чередом.
Я уже кончал есть, когда зазвонил телефон. Зора не двинулась с места. Телефон звонил и звонил, и, наконец, я не выдержал:
— Ты что, не хочешь отвечать? Это же наверняка тебя.
— Ты тоже здесь живешь. Можешь подойти.
Пришлось поднять трубку.
— Слушаю, — сказал я.
Это был ее педик, с которым она иногда треплется по телефону, — Эли. Тот, которого я сначала считал ее любовником.
— Это твой давний дружок, — крикнул я.
Глаза ее вспыхнули, и она вырвала у меня из рук трубку. Я пошел в ванную и открыл горячую воду. Мне надо было согреться. Я вылез из ванной около девяти. Чувствовал я себя все еще паршиво. Зоры в гостиной не было. Она, наверное, в постели. Я поднялся наверх, еле волоча ноги и все еще не придя в себя. Печенка с рисом, конечно, сделали свое дело, но, чтобы прошло опьянение, нужно время.
Как я и думал, она лежала под одеялом.
— Что тебе сказал этот педик? Ему тоже поиграть хочется?
— Ради Бога, отстань, Фрэнклин.
— Так чего ему надо?
— А тебе-то что?
— Он давно уже не звонил. А сейчас что приспичило?
— Реджинальд болен.
— Ну и что с того?
