Сливово-лиловый - Клер Скотт
— Ты пыталась изменить его? — спрашивает Инга через несколько секунд молчания, удобно подперев подбородок рукой.
— Нет, — говорю я, — я даже не задумывалась о подобном. Я хочу его таким, какой он есть, Инга.
Опускаю глаза на документы на письменном столе и представляю, что бы мне грозило, вздумай я попытаться изменить его.
* * *
По дороге домой Роберт молчит, и я чувствую себя немного неловко, потому что его настроение не улучшилось за весь день.
— Я еще раз переговорила с Ингой, — говорю я, глядя на его профиль.
— Нет, — отвечает он, — ни слова об этом. Я не хочу слышать извинения, никаких оправданий и, конечно, никакой защиты. Я хочу покоя. И сейчас я не хочу слышать об этом.
Я знаю, к чему это приведет. Он должен выпустить пар, уменьшить стресс. Он удовлетворится мной, когда-нибудь сегодня вечером. Он возьмет меня, чтобы очистить голову. Когда мы возвращаемся домой, Роберт идет прямиком в гостиную и снова оборачивается в дверях:
— Дай мне пару минут, хорошо?
— Да, конечно. Я на кухне, если понадоблюсь.
— Я возьму то, что мне нужно, не волнуйся, — отвечает он, и его голос звучит низко и глубоко.
Он решительно закрывает за собой дверь, и я иду на кухню, сажусь за стол, просматриваю почту и жду. Мне не нужно готовить, у нас еще осталась еда со вчерашнего дня, которую можно разогреть. Я знаю Роберта уже достаточно хорошо, чтобы знать, что сейчас ему нужен покой. Абсолютный покой. Сейчас он не потерпит шума, поэтому я ничего не могу сделать по хозяйству. Кроме того, он все равно меня скоро позовет. «Он нуждается во мне, — думаю я, — чтобы снова почувствовать себя хорошо». Эта мысль вызывает во мне гордость. Для этого я здесь, чтобы служить ему, ему и его удовольствию, его благополучию.
— Аллегра, — говорит Роберт, стоя в дверях.
«Я не слышала его прихода», — думаю я.
— Да?
Я встаю и складываю руки за спиной, смотрю в пол. Это значит: я готова.
— Жди меня в спальне. Голая. На кровати лежит тканевый мешок. Ты натянешь его на голову.
Я собираюсь пройти мимо него, но он задерживает меня за руку.
— Я еще не закончил, — шипит он и его голос звучит угрожающе.
— Извини, — говорю я, прикусывая губу и чувствуя, как бабочки в моем животе начинают порхать.
— Возбуди себя, Аллегра, я хочу, чтобы ты была мокрой, когда я приду в спальню.
— Да, Роберт, — отвечаю я.
"Объективация", — думаю я и внутренне ликую. С помощью мешка он лишает меня лица, низводит до уровня вещи, которую он использует, только ради его удовлетворения. Он не будет заниматься мной, не будет меня воспринимать. Он просто будет вдалбливаться в меня членом, пока не будет удовлетворен. После этого он оставит меня лежать — и, если повезет, позже снова использует меня. Я люблю этот сценарий. Для меня это что-то вроде высшего пилотажа унижения. Я знаю, что не кончу, но кайф, который меня ожидает, уравновешивает весы.
* * *
Спустя четверть часа я лежу на кровати — мне не пришлось ничего делать. Одной мысли было достаточно, чтобы произвести достаточно влаги для нескольких заходов. Я слышу шаги Роберта перед кроватью, прислушиваюсь, как он расстегивает штаны, а потом ощущаю руки на себе. Он устанавливает меня в положение на коленях, подтянув к краю кровати, бьет ладонью по заднице, четыре раза, пять раз, шесть раз. Я стону от силы ударов, чувствую жжение кожи и громко всхлипываю, когда он толкается в меня мощным рывком. Мешок абсолютно непрозрачен, оказавшись в полной, непроницаемой темноте, я могу только чувствовать. Каждый квадратный сантиметр моей кожи чрезвычайно чувствителен к прикосновениям, моя душа обнажена перед Робертом. Он просто должен пнуть ее. Я уже распахнула её для него.
Роберт молчит — он не разговаривает со мной, кода берет меня таким образом. Я сжимаю губы, концентрируясь на унижении, на том факте, что он использует меня. Хотя он вбивается быстро и жестко, у него замечательная выносливость, и я понимаю, что, несмотря ни на что, он не желает супербыстрого перепихона. Он хочет наслаждаться этим, в конце концов, это все только для него. Мое удовлетворение не имеет значения, потому что ловлю свой кайф от того, что я объект, который можно совершенно спокойно заменить и который он использует, а затем отбрасывает в сторону. Чем дольше это происходит, тем отчетливее становится это чувство, тем неприятнее становится быть молча, грубо и без любви оттраханой — и он истинный мастер, позволяющий мне чувствовать эту холодную отчужденность. Я замечаю, как слезы унижения выступают на моих глазах, и тихо всхлипываю, когда осознание того, что я позволяю делать со мной, поражает меня, словно удар молота. Роберт останавливается, когда слышит, что я достигла глубин долины унижения и позора. Я чувствую его руку на своем плече, он тянет меня вверх. Его беспокойное, горячее дыхание овевает мою кожу.
— Цвет?
— Зеленый, — хнычу я, и он отпускает меня, позволяя снова упасть вперед.
Он не спрашивает больше ничего, восстанавливает свой беспощадный ритм и вскоре, хрипя, кончает. Я тихо стону, когда он отстраняется от меня, и слышу, как он покидает комнату. Я знаю, что он стоит в дверях, наблюдая, пируя и наслаждаясь видом. Я прижата верхней частью тела к кровати, выставив задницу — даже само это положение позорно. Он знает, что я растоптана, что он может делать со мной все, что захочет. Я в прямом смысле ощущаю, как сильно он наслаждается своей властью, знаю, что теперь он чувствует себя намного лучше, потому что я послушно ему служила. Он снова входит в комнату, даже не потрудившись двигаться тихо. Он обходит вокруг кровати, любуясь своим творением, вещью, в которую он меня превратил. Его угрожающая аура и ясно ощутимое, изысканное чувство страха добавляют унижения. Он играет со мной и моим страхом. Он может чувствовать запах того, что я боюсь, запах того, что это он пугает меня, и он обожает мой страх так же сильно, как и я. Я вздрагиваю, когда он, для меня в прямом смысле слова непредвиденно, хватает меня за запястья и связывает руки за спиной. Затем переворачивает меня, растягивает, делает меня доступной, и телесный контакт снова разрывается. Я рассчитываю на все, что угодно. От ударов между ног или по груди, до зажимов и воска. Нет, воск я вычеркиваю. Старого одеяла не
