Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь
Я уже писал, что ты осчастливила меня? Вчера я весь вечер думал только о тебе. Я люблю твои волосы, особенно как они падают на лоб. У тебя такой напряженный, счастливый, грустный и обеспокоенный взгляд. В нем — вся ты. Я смотрю на фотографию, — ту, где у тебя длинные волосы и безумные, как у Офелии, глаза, и чувствую, как к горлу подступает ком и наворачиваются слезы. Я томлюсь (раньше я и понятия не имел, что это значит), но теперь я действительно томлюсь…»
В пачке было двенадцать, а может, даже пятнадцать писем. Они были про нас, про мои стихи, про Кастанеду, Диккенса, киношки; в одном письме Джош рассуждал о гамбургере как символе американской мечты, в другом — об идиотосфере, в третьем — о моем сценарии, который я оставила ему, чтобы он на досуге прочел, и во всех — его беспокойство обо мне, его нежность, его желание быть вместе — всегда.
Я вновь набрала номер. Во мне боролись противоречивые чувства: радость, что я нашла письма, досада на себя за то, что сомневалась в нем, негодование на Розанну — зачем она спрятала их от меня. Я была потрясена ее поступком и не знала, что думать: может, она хотела, чтобы я сама их в конце концов обнаружила?
Наконец Голливуд ответил.
— Алло! — искаженный телефоном голос Джоша звучал непривычно и оттого смешно. Стоило мне услышать его, как я поняла, что безумно его люблю.
— Джош! Это твоя старушка Изадора!
— Крошка! — в трубке раздался звук поцелуя, легко преодолевший трехтысячемильное пространство. — Я люблю тебя!
— Господи! Я тоже тебя люблю! И я так скучаю по тебе. О Господи! — Мне вдруг стало стыдно за себя, что я несу такой вздор. Ведь решается моя судьба, судьба самой удивительной на свете любви, а я лезу со своими глупостями. Но телефон — это такое идиотское изобретение, разве по нему по-человечески поговоришь? Он только разделяет влюбленных, вместо того, чтобы соединять. Вытягиваешь губы для поцелуя, но вместо любимого лица утыкаешься в черный пластик.
— Почему ты перестала писать? Мне так нравятся твои стихи про любовь. И так приятно, что они посвящены мне, — просто даже не верится.
— Я до сегодняшнего дня не получала твоих писем. Представляешь, оказывается, Розанна прятала их.
— Она прятала? Боже, какая чушь! Но разве Беннет не передал, что я звонил? Я звонил тебе домой около часа назад, и думал, что ты поэтому звонишь.
— Нет, я сейчас у Розанны. Я обнаружила письма по чистой случайности… странно, да? — Мне почему-то не хотелось говорить о том, что здесь только что происходило, тем более по телефону. Лучше уж я расскажу обо всем тогда, когда мы останемся с ним наедине и я смогу правильно расставить акценты, и мы вместе посмеемся.
— Я должна тебя увидеть, — сказала я.
— Когда? Может быть, ты приедешь ко мне? Или лучше мне прилететь в Нью-Йорк? Я не в силах больше сносить разлуку. Это бессмысленно и глупо, в конце концов.
— Конечно, приезжай, но где же мы будем жить?
— Слушай, а почему бы Бритт снова не привезти тебя сюда?
— Я ненавижу Бритт. Она здорово меня наколола, и я собираюсь подать на нее в суд, а не разъезжать с ней по курортам. Она в буквальном смысле слова украла мой труд, а теперь обращается со мной, как с последним дерьмом. Но я обязательно что-нибудь придумаю. Может быть, Розанна уступит нам свой дом в Аспене и мы сможем там вместе поработать…
— Неужели тебе захочется теперь принимать подачки от Розанны?
— Но я не знаю, куда еще мы могли бы поехать…
— Любимая моя! Приезжай ко мне. Поживем у меня, а если нам покажется тесно, подыщем еще что-нибудь…
— Я так тебя люблю!
— Так ты приедешь?
— Я что-нибудь придумаю, обещаю тебе. Завтра я еще позвоню.
Мы чмокнули друг друга по телефону и расстались с большой неохотой.
Крепко прижимая письма к груди, я на цыпочках прошла в спальню, которая почему-то напомнила мне Римскую империю времени упадка. Розанна, свернувшись калачиком, примостилась возле Кирстен, нежно сжимая в руке ее большие, чудесные сиськи. Роберт небрежно развалился на полу. Ганс, громко напевая, принимал душ. Трое в спальне были глухи ко всему. Я схватила одежду, сумку, туфли и пальто и тихо прошла в ванную. Письма я положила в сумку, предварительно аккуратно их свернув.
— Ты отличный парень! — сказала я Гансу, стоя в клубах пара.
— Что случилось?
— Только я набрала номер, как неведомые космические силы передали мне его письма!..
— Что? — переспросил он, высунувшись из-под душа.
— Я нашла письма, он любит меня, я говорила с ним и теперь собираюсь ехать к нему, а ты во всем оказался прав! — Я кинула одежду на пол, залезла в ванну и крепко обняла его, прямо под душем. — Ты просто молодец!
С минуту он не мог ничего понять, а потом озорно мне подмигнул.
— Так что ж, выходит, письма загадочным образом материализовались у Розанны в квартире? Из этого следует только одно, Холмс…
— Что именно, доктор Ватсон?
— Вам требуется принять ванну с мылом «Витабат», которое успокаивает нервы лучше любого психиатра!
— Сомнительные почести, — ответила я, — но я люблю чистоту. И мы начали мыть друг друга, гогоча, как полоумные.
— Мне бы следовало хорошенько обидеться на Розанну, — сказала я Гансу, когда мы вытирались, — но я так счастлива — ведь письма все-таки нашлись…
— С ее стороны это был акт отчаяния, — поддержал меня Ганс. — Она чувствовала, что не может тебя удержать, вот и цеплялась за соломинку. Ей наверняка было стыдно за то, что она спрятала письма, но ревнивые и завистливые неизбежно приходят к этому. На твоем месте я сделал бы вид, что ничего не произошло. «У Меня отмщение и воздаяние», — сказал Господь…
— Ганс, я тебя обожаю, — от всего сердца сказала я.
С мокрой головой и волосами, засунутыми под дурацкую фиолетовую шапку, я тихо прокралась в собственную квартиру. Было около часа ночи, и к своему удивлению я обнаружила, что Беннет еще не спит. Оказывается, он ждал меня — такого с ним не случалось даже тогда, когда я давала уроки в Гейдельберге.
Он сидел на своей белой кушетке в гостиной и читал «Нервные расстройства в процессе творчества».
— Тебе кто-то звонил, — сказал он, и в его голосе прозвучала угроза.
— Да? А кто? — Я хотела казаться беззаботной и в то же время скрыть, что у меня мокрая голова. Я прошла в гостиную и, не раздеваясь, села на стул, бережно прижимая к груди сумку с любовными письмами. Я надеялась, что он не заметит, как на кончиках выбившихся из-под шапки волос собирается вода и капает мне на меховой воротник.
