Когда развеются миражи - Оксана Хващевская
Мысленно обращаясь к Богу, она просила лишь об одном — только бы Матвей поправился. Только бы с ним все было хорошо. Врачи делали все возможное, но Гончаров по-прежнему пребывал в коме и был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. И снова, как и в первые часы после аварии, никто не мог дать гарантий. Он мог в любой момент очнуться, а мог умереть, так и не приходя в сознание.
Когда изменился звук в одном из медицинских приборов, Шарапова стояла у окна. Ее место заняла его мать, а Юля, плохо перенося ее близкое соседство, каждой клеточкой ощущая исходящую от нее злобу и враждебность, отошла к окну. Старовойтовы уехали, Ариан, который тоже почти не отлучался из палаты друга, сидел на кресле, не поднимая глаз на девушку и рассматривая свои руки, о чем-то сосредоточенно размышлял. Юля как раз собиралась выйти в коридор, чтобы позвонить домой.
Девушка испуганно вздрогнула и обернулась. У матери Матвея глаза сделались такими… Схватившись за горло, готовая удариться в истерику, она стала заваливаться. Благо, Ариан, подоспевший вовремя, не дал ей упасть. Кажется, он единственный, кто в эти мгновения сумел сохранить самообладание. Усадив женщину на стул, он тут же нажал кнопку вызова медперсонала.
Юля, застыв на месте, не в состоянии пошевелиться, не сводила глаз с лица мужа, до крови закусив нижнюю губу. Это был конец, она знала, это конец…
В палату вбежали медсестра и врач. Кто-то сунул нашатырь под нос Гончаровой. Кто-то вежливо, но решительно отодвинул Юлю подальше. Врачи и медперсонал суетились у постели больного, но до Шараповой, которая так и осталась стоять, не шевелясь и чувствуя, как все обрывается внутри, не сразу дошло — Матвей не умирал, наоборот, он пришел в себя и смог вздохнуть самостоятельно.
— Сыночек! Родненький мой… — с душераздирающими воплями Гончарова схватила руку сына и прижала к своим губам. И если бы Ариан не поддерживал ее, она бы рухнула перед кроватью на колени.
А Юля сквозь суетливое мельтешение медперсонала смогла рассмотреть, как дрогнули темные ресницы Матвея, и он открыл глаза.
Вздох облегчения, больше похожий на всхлип, вырвался у нее из груди. Она тут же зажала рот ладонью и порадовалась, что не ее первой увидел Гончаров, придя в сознание. Неизвестно, как бы он воспринял это. Понятное дело, любые волнения ему сейчас противопоказаны. Он вышел из комы, значит, опасность миновала, и все будет хорошо. Теперь она может уехать, но…
Врач снял с Гончарова маску, и Матвей, не понимая, где он и что происходит, попробовал приподняться и что-то прошептал запекшимися губами.
— Ты в больнице, сыночек! Ты попал в аварию! Но все уже позади! Все будет хорошо! — всхлипывала Гончарова, не выпуская его руки.
— Ты нас здорово напугал, друг! — Старовойтов попробовал ободряюще улыбнуться, но кривая усмешка, искривившая его губы, не вселяла оптимизма. Впрочем, Матвей вряд ли мог бы сейчас что-то разглядеть и услышать. — Ты главное держись, Матвей. Теперь действительно самое страшное уже позади! — Ариан хотел похлопать мужчину по плечу, но, вовремя поняв, что может причинить боль, опустил руку.
Ариан смотрел на Матвея, то и дело переводя взгляд на кого-то, стоящего за изголовьем кровати. Старовойтов смотрел на Юлю, возможно, чего-то ожидая от нее. Но девушка, встречая его взгляд и безмолвно понимая его, лишь качала головой в ответ. Не могла она сейчас подойти к Гончарову. Не знала, как он воспримет ее появление. Девушка боялась за него.
Старовойтов снова перевел взгляд на Матвея.
— Кто там? — едва слышно прохрипел Матвей и попытался повернуть голову, морщась от боли.
— Уважаемые родственники, прошу покинуть палату! — обратился к ним врач. — Не забывайте, вы в реанимации! Несколько дней я закрывал глаза на ваше круглосуточное присутствие здесь, но теперь прошу уйти. Матвей Юрьевич после тщательного и полного обследования будет переведен в палату интенсивной терапии, тогда можете хоть поселиться там! — тон, коим все это было сказано, не терпел возражений, и родственники, пережившие столько всего за эти дни, возражать не стали.
В дверях Юля все же не смогла сдержаться и обернулась.
Глаза у Матвея были закрыты, а лицо свело судорогой боли. Он приходил в себя, постепенно возвращалась чувствительность, а вместе с ней боль от травм, полученных в аварии.
На следующий день Гончарова, как и обещали, перевели из реанимации.
Сломанная рука, сильно поврежденное колено, ребра, черепно-мозговая травма, множественные ушибы и ссадины составляли ясную картину его состояния. Врачи клиники тщательно исследовали его, предотвращая возможные сюрпризы, но и без этого было ясно — мужчина не скоро выйдет из больницы, да и потом ему предстоит не один месяц реабилитации.
В тот день Юлька снова пошла в больницу, но заходить к мужу в палату не стала. Ей нужно было поговорить с врачами. Девушке необходимо было знать, что с мужем действительно все будет хорошо. Хотелось уехать с чистой совестью.
Она не стала сообщать Старовойтовым о своем отъезде, пусть и понимала, она снова тайком бежит. Юля купила билет на ночной поезд и утром уже была дома.
В некотором разброде мыслей и чувств она прижимала к себе Прохора, целуя его щечки и глазки, но мысленно, как и всю прошлую ночь, проведенную в поезде, возвращалась к Матвею. И вечером, сидя у кроватки ребенка, укачивая его и вглядываясь в детское личико, снова видела лицо мужа, израненное, осунувшееся, искаженное судорогами боли. И чем больше сидела, тем отчетливее понимала, не сможет она забыть об аварии и Матвее. Не сможет жить, делая вид, будто ничего не случилось. Ей надо вернуться. Зачем? Сложный вопрос. И ответа на него сейчас у Шараповой не было, да и будет ли когда-нибудь, она не знала. Только в любовных романах несчастье заставляло главных героев прозревать и понимать, как они ошибались, были слепы, не замечая очевидного. Авария не заставила ее очнуться и что-то открыть
