Волшебная нить (СИ) - Ольга Тартынская
Марья Алексеевна на обратном пути все молчала, обдумывая услышанное от Игнатия Ильича.
- Она что-то задумала! - наконец, произнесла дама, подводя итог размышлениям. - Я это почувствовала еще тогда! Отчего же не остановила ее?
Она сочувственно смотрела на визави. Сергей Львович холодно пожал плечами и отвернулся к окошку.
- Нет-нет, это не праздный вояж! - воскликнула Денисьева. - У нее было что-то на уме!
Бронский устало зажмурился. Он думал, что сказать Левушке в другой раз и как он будет смотреть в его больные вопрошающие глаза. И странно устроено в свете, что судьба не дает передышки, лишая возможности насладиться радостью минуты. Теперь бы мирно радоваться счастливой развязке страшной размолвки длиною в жизнь...
Сергей Львович горько усмехнулся, вспомнив, как не так уж давно, отвезя Катю к Давыдовым, он спешил к Маше. В тревоге за ее здоровье, уверял он себя, однако его влекла неясная надежда. Теперь, когда Норов не стоял более между ними, казалось, нет уже препятствий их любви. Маша выскочила на крыльцо и протянула к нему руки, словно ждала его появления. А ведь он не обещал вернуться, ни слова не было сказано между ними! Выбравшись из коляски, Бронский принял ее в объятья и на миг забылся от восторга.
- Я виновата перед тобой, - пролепетала Марья Алексеевна, - я знала про кучера и не сказала.
Сергей Львович с недоумением смотрел на нее. Маша вдруг рассмеялась:
- Да о чем же я? Не то, не то хотела тебе сказать. Идем!
Она увлекла предводителя в дом, по лестнице увела в свою комнату. Теперь не на кого было оглядываться, некого бояться! Эта свобода до сих пор пьянила Марью Алексеевну. Ну, Настя зыркнула с любопытством, Василиса выглянула, не надо ли чего принести. И более никто! Никто не ворчит, не шпионит беспрестанно, не чадит своим тлетворным духом...
Бронскиц несмело огляделся, попав в святая святых любимой женщины. Все в этой комнатке казалось ему милым и трогательным: образа в углу над кроватью с теплившейся лампадкой, покойное кресло у окна с брошенным вязаньем, потрескавшееся бюро, томик Стендаля на туалетном столике, полка с книгами, небольшой камин с потухшими углями...
Усадив гостя в кресло, хозяйка устроилась на стуле, но не усидела, а взялась ходить, в волнении ломая руки.
- Я должна сказать тебе, отчего я заболела, - начала она с усилием. - Собиралась тотчас все рассказать, но случилась беда с Левушкой... Верно, теперь все несущественно, вздор, но ты должен знать...
Марья Алексеевна передала ему рассказанное Норовым в тот памятный день, когда она потребовала оставить их дом. Бронский слушал и менялся в лице. Его убеждение, окрепшее в последнее время, что он живет не свою жизнь, получило подтверждение. Предводитель слушал и смотрел на Машу, которой вовсе нелегко было повествовать об изломанной судьбе, и пронзительная жалость затопила его сердце. Жалость и нежность. На миг подумалось: если б дети не встретились в метели на мельнице, они могли бы жить дальше точно так, как жили, не зная о страшной ошибке судьбы. Возможно ли?
- Но почему, почему ты так скоро сдался? Отчего не искал встречи со мной? - вопрошала Маша, и в глазах ее стояли слезы. - Зачем же тотчас ты поверил клевете?
- Не тотчас, - качнул головой Сергей Львович. - Я ведь был оклеветан сам, подвергся унижению ареста, со мной творилось нечто... Я перестал верить в справедливость судьбы. Оттого, верно, твоя мнимая измена показалась мне убедительной. Мы не виделись довольно для того, чтобы отвыкнуть, забыть...
- Я болела, я умирала, матушка с батюшкой сходили с ума! - по-детски всхлипывала Марья Алексеевна. - Потом моя душа уснула, и было уже все равно, за кого идти. Господи! - она кинулась ему на грудь, не страшась красного носа и заплаканных глаз. - Ну отчего так жестока была к нам судьба?
- Мы были слишком юны, не знали света, не умели защитить своей любви, - отвечал Сергей Львович, целуя ее шею и вдыхая запах ее волос, от которого кружилась голова.
- А наши дети? Они умеют?
- Они другие. Более стойкие в жизни, не такие идеалисты, какими были мы... Клевета и коварство их ранят, но не смертельно. Они умеют постоять за себя.
Марья Алексеевна вздохнула:
- А мы препятствовали их любви. Конечно, они же так юны, сущие дети!
- Для нас они всегда буду детьми, - Сергей Львович грустно улыбнулся, думая о несчастном Левушке. - И ведь не совладать им теперь без нашей помощи с произволом судьбы... А как помочь?
- Все рассказать, как было, - прошептала Марья Алексеевна и добавила растерянно: - А после уехать за границу.
- Нет, Левушка не пойдет на это. Он будет все отрицать. А за границу все равно что изгнание. Конечно, не рудники, но та же неволя...
Марья Алексеевна заплакала, она все еще была слаба. Бронский крепче прижал ее к груди, утешая и шепча ласковые слова. Он все еще не мог постичь услышанное: не было предательства, не было измены. Не случись на их пути коварного Норова, их жизнь могла бы сложиться вовсе иначе.
- Верно, так нужно было? - заговорил он вслух, и она все поняла. - Мы были юны и могли потерять друг друга, не удержать еще тогда. И уж навсегда. Теперь же...
Он посмотрел в глаза любимой и припал к ее приоткрытым устам. Молодая страсть проснулась в них, нерастраченная нежность заполнила обоих и кинула друг к другу. Поруганная любовь воскресла и требовала осуществления. Бронский губами касался ее локонов, шеи, груди, прикрытой газовой косынкой. Маша в восторге трепетала в его руках и приникала всем телом, словно желала раствориться в нем.
- Ах, как сладко знать, что ты мой! Навсегда, навсегда... - лепетала она прерывисто. - И я ... твоя ... навсегда ...
... Теперь все иначе. Сергей Львович открыл глаза и посмотрел на Машу, верно, тоже погруженную в невеселые мысли. Он сбежал от нее тогда, ничего не объясняя. Испугался счастья, стыдился его, когда Левушка в неволе. Бедняжка, она так страдала, оставшись вовсе в одиночестве. Дочь бросила ее, теперь он... Имение отнимает и без того подорванные силы, нет экипажа, чтобы выехать. А ведь он обещал все хлопоты по имению взять на себя!
