Руки прочь, профессор - Джина Шэй
Эта загадка кажется настолько интересной, что я как-то быстро оказываюсь в пассажирском кресле и ловлю себя на том, что просто таращусь на пролетающие мимо огни.
– Вы поговорить хотели, – напоминаю я.
– Да, да, – Капустин-старший недовольно морщится, будто мысли его коснулись какой-то не самой приятной темы, – хотел извиниться, Катя. Ни я, ни Маша не поощряли вашу дружбу с Аней.
– Это слабо сказано, – критично замечаю я. Мне сейчас нечего терять, и потому я позволю себе быть откровенной. Анька рассказывала, её даже шантажировали порой, то содержанием, то еще какой-то херней, лишь бы она поменьше со мной общалась.
– Катя, ты вообще знаешь, чем занимался твой отец? – тон Игоря Андреевича становится каким-то очень острым. Испытующим. И сразу становится ясно, что это не просто вопрос.
Так устала от тайн. Но в последние сутки они буквально из рога изобилия сыплются на мою несчастную голову. И от них уже даже тошнит слегка. Но… Тупо молчать, когда мне задают такие вопросы, у меня не получается…
– Мало, если честно, – пожимаю плечами, – папа занимался бизнесом. Говорил про торговлю акциями, когда мы спрашивали, но вопросов не любил.
– Что-то такое я и представлял, – Анькин отец кивает, будто и вправду получил подтверждение каким-то своим мыслям.
– Это не так? – осторожно спрашиваю. – Вы спрашиваете, значит, знаете что-то еще?
– Знаю, – ровно отвечает Игорь Андреевич, – я стараюсь интересоваться жизнью своей дочери.
– Давно? – не удерживаюсь от шпильки. Получаю вполне закономерную реакцию от моего собеседника – недовольно вздувшиеся крылья носа, сжатые губы. Он понял, что я в курсе того, что случилось с Анькой.
– Не настолько, чтобы считать себя образцовым папашей, – хмуро отрезает он, – но после того, что с ней было, она больше года выходила из дома не дальше ближайшего фитнес-клуба. Только когда вы познакомились – начала снова походить на себя. Снова начала жить, даже на вечеринки эти ваши выбираться с тобой за компанию. Мы боялись за неё. Что ты будешь плохо на неё влиять. Поэтому я решил навести справки о тебе и твоей семье. Это была обычная формальность. Я не ожидал, что отец новой подружки моей дочери окажется серым бухгалтером мафиозной группировки.
– Кем-кем?
Я охреневаю настолько, что аж глаза на лоб лезут. Благодаря сверкающему нам издалека светофору, притормозивший Игорь Андреевич получает возможность глянуть на меня искоса и усмехнуться.
– Да, реакция неподдельная. Впрочем, я и не думал, что папаша тебя в эти дела посвятит. Папенька твой, Катя, наркоторговцу бабло отмывал. Хорошо отмывал, качественно. Акциями больше для прикрытия торговал. Он пытался натаскать твоего братца, только не вышло у него ни шиша.
– Вовчик был в курсе?
– Был, – Игорь Андреевич коротко кивает, – но отцовской хватки у него не было, мозгов не хватило. Да и после того, как вылезло, что твой папаша свои схемы тайком от дружков проворачивал – доверия его сыночку не было. Его развели, обобрали, вышвырнули вас на улицу. Сделали мелким нарко-курьером. Честно скажем, такая твоя родня не очень-то льстила тебе, Катерина. А уж когда ты сама в стриптиз пошла…
Он тоже знает…
Это не удивительно – он вынюхал столько информации, что мне и не снилось. А мой секретик я и не так сильно хранила, как папаша свои тайны…
Я чувствую себя слегка обреченной. Рассказывать ли Капустину, что у меня не было выбора? Что мне дали отсрочку в маминой клинике, но найти за неделю пятьдесят штук было практически невыполнимой задачей? Что в неурочный час я вспомнила про стритизершу из кружка, и… Это оказалось моим светом в конце тоннеля.
Нет. Никаких объяснений. Не хочу так унижаться. Было бы за что! Мама не была виновата в том, что с нами случилось. Ну, может, только в том, что Вовчик был и её любимчиком, но… Разве можно было только из-за этого позволить ей умереть? Я могла побороться за её жизнь – я и боролась. По той же самой причине, по которой я ловила сорвавшуюся с балкона Капустину.
Человеком так просто перестать быть, на самом деле…
Один раз ты сделаешь неправильный выбор в таких ситуациях, и до конца жизни из глаз твоих на мир будет смотреть равнодушное зверье.
– Игорь Андреевич, – пальцы ковыряют дырку на джинсах, на колене, – вы говорите, папины… дружки узнали, что он проворачивает серые схемы. С чем? С их деньгами?
– Честно, я знаю немного, – с сожалением откликается Анькин отец, – и все, что я узнавал, я узнавал лишь по факту случившегося. Обрывками. Я и говорю— то тебе это все, потому что хочу попросить прощения. Я долгое время настаивал, чтобы моя дочь прекратила с тобой общаться. Но только благодаря тебе я сегодня не в морг на опознание ездил, а всего лишь в полицию.
– Я была не одна. Были спасатели.
– Свидетели в один голос говорят, что спасатели помогли тебе Аню вытащить. А удерживала её уже ты. Хотя сама могла сорваться.
– Я действовала на инстинктах.
– Похвальные инстинкты. Я бы сказал – очень героичные, – настаивает Игорь Андреевич. Я тихо вздыхаю. Знала бы, что он этим меня прессовать будет – под любым предлогом на метро бы убежала.
В голове и так гудит. Откровение про папин промысел вызывает огромное количество вопросов. А тут еще Капустин со своим желанием воздать мне должное. Ну какое тут вообще должное?!
Ловила придурочную бывшую подружку я и не из-за ожидания благодарности. А потому что иначе просто не могла.
– Не сердись, – устало просит Игорь Андреевич, – этот день был сложным. Моя дочь хотела кончить жизнь самоубийством. Мы должны принять меры. Впереди тьма тьмущая проблем и ни единого лучика надежды на что-то адекватное.
– Отлично держитесь, – замечаю я, потому что на самом деле он выглядит человеком в колее. Хотя он, можно сказать, отделался просто испугом.
– После четырех таблеток успокоительного как не держаться, – ухмыляется Капустин, – если бы не они, я бы просто прибил эту… мою дочь. И за руль бы не сел.
– После успокоительного тоже не рекомендуют за руль, – мрачно откликаюсь я. Вздыхаю. Сжимаю пальцами переносицу. Надо успокоиться.
Успокоиться и перестать уже мусолить в голове одну и ту же мысль. Ройх не приехал, это не моя проблема. По всей видимости, у него более важные дела. Ну или… Или он внял моим просьбам.
Так просто?
У ехидного внутреннего суфлера очень неприятный тоненький голосок.
Ну, да, так просто! А какая была рекламная компания!
«Я тебе не позволю, бла-бла-бла…»
С каждой секундой усталость размазывает меня все сильнее.
