Руки прочь, профессор - Джина Шэй
– Не я. Меня. Ты понимаешь разницу?
Кажется… Кажется, да. Понимаю. Но кто? Когда?
– Я ведь не сразу на стройфак пришла, – Анька скребет пальцами по колену, – я год училась на журфаке в МГУ. Сама прошла. Чтоб папаша мой перестал мне долбать мозг, что я без него ничего не добьюсь. Дура. Нехер было ему доказывать ничего. Если бы сразу подчеркнул, что за меня пасти рвать будет – меня бы никто не тронул. А так…
– И кто тебя тронул? – слышу свой глухой голос будто со стороны.
– Мудила один. На кафедре. – Анька говорит неохотно, еле слышно, еле слова из себя выдавливая, – папаша мой его хвалил. Гений современного электронного маркетинга. Ага. Гений. Среди удобрений. Семестр меня валил, как сука, мозг выклевывал, что как же так, как может быть, что у такого известного репортера дочь не тянет такой простой предмет. А я, дура, угнеталась, слушала его, отцу стремалась говорить. Просто… Я же дрянью орала тогда, что его помощь мне не нужна. А тут… Не вывожу, не справляюсь.
– А потом что было?
Анька дергает плечом, брезгливо кривит губы. Она устала, ей каждое слово из себя вымучивать приходится. И продолжать она не хочет.
Но я с нее глаз не свожу, я хочу, чтоб она до конца договорила. Потому что Ройх же как-то с этим связан, и я хочу понимать, как именно.
Аньке под моим взглядом неспокойно. Она от него прячется, закрывает лицо волосами, но минут десять этой молчанки спустя наконец продолжает.
– Он предложил мне дополнительные занятия. Мудень этот. Но на кафедре у него, мол, времени нет, предложил приехать к нему домой.
– И ты приехала? – я уже почти поняла, чем все это закончилось. Тем, чего я все это время ожидала от Ройха.
– Приехала, – пусто-пусто подтверждает Анька, – а там, слово за слово, засиделась до темноты. Ах, Анечка, ни в коем случае не отпущу вас так поздно, я же преподаватель. Да-да, гостевая спальня вон там, там все необходимое… А потом я проснулась ночью, от того, что меня трахают. Орала, брыкалась, да только похрен ему было. С утра сказал, что об экзамене его я, мол, могу не беспокоиться. А вякну что-нибудь, так он и карьеру моего папаши угробит в одно движение руки.
– Отцу не сказала?
– Ну почему же, – Анька кривит губы горько, – сказала, конечно. И он, разумеется, устроил скандал. И все было, и менты были, и суды… Только мразь эта все равно отбрехалась, что я сама пришла, что успехи у меня были швах, а он – мужчина, не смог устоять.
– Разве в этих вопросах суд не на стороне пострадавших обычно?
– Суд, Катена, всегда на стороне того, у кого бабок больше, – с бесконечной горечью откликается Анька, – у нас три суда было. Один раз апеллировали адвокаты мудозвона, два – отцовские. Когда я краем уха услышала, сколько бабок мои родители вваливают на юристов – попросила прекратить. Устала. И в суды ходить устала, и заново все это переживать. Это ведь каждый раз… Все наружу… МГУ бросила. Папаша до сих пор мне этого не простил. Он на самом деле гордился, что я там сама учусь, без его протекции. Как-то в сердцах сказал, что может я и вправду – сама виновата. Извинялся потом. Но я к Илюхе съехала уже.
– А тот мудень? Получается, так и живет? И преподает?
– Нет, – Анька дергает краешком губы, это даже чутка похоже на улыбку, но с огромной натяжкой, – лицензии на преподавание его лишили. А еще кто-то сжег его тачку и обе ноги сломал. Я подозреваю, папаша нашел кого нанять, чтобы хоть втемную карму уроду вернуть. Только… Не легче ведь…
Не легче.
Каждый раз, когда я выходила к пилону, я знала – в клубном зале полно озабоченных козлов. И кто-то может подкараулить тебя у служебного входа. Опытные стриптизерши всегда носили с собой в сумочке шокер, которым можно даже угробить, без особых заморочек. Очень опытные – не вынимали этот шокер из кармана куртки. Потому что один раз ты переживешь вот это – чувство собственного бессилия и захлестывающую тебя боль, и повторять больше не захочешь.
– И поэтому ты решила Ройха подставить? – уточняю, хотя на самом деле, все поняла примерно. Медленно, но верно, контуры картинки проступают.
– Я год пыталась заставить себя идти дальше, – Анька сползает на лавку и вытягивается на ней в полный рост, – ходила на психотерапию, в группу жертв насилия ходила… Только достало, знаешь. Достало вечно пережевывать эту жвачку. Я решила, что все, баста, не буду жертвой.
– Похоже на тебя, – не удерживаю смешок.
– Только это ни хрена не означало, что я все пережила, – откликается Анька бесцветно, – потому что… Ну пришла я в стройтех. Решила попробовать себя в архитектуре. А тут Ройх. Смотрит на тебя так, как псина голодная. Я… Мне показалось, что я узнала этот взгляд. Меня заклинило. Я решила, что уж тебя-то я спасу, добьюсь, чтобы хотя бы этого ублюдка вышибли, а в идеале – посадили.
Мне не сложно вспомнить, как Анька то и дело задерживалась в аудиториях, когда Ройх задерживал меня. То ручки свои зависнет перебирать, то в телефон затупит, то просто замечтается…
И если раньше это смотрелось как… Ну, просто случайность, то сейчас… Получается… Наедине оставлять не хотела? И ведь я замечала, даже сердилась иногда… На первом курсе у меня в голове гулял ветер, я иногда фантазировала, что буду обсуждать какой-нибудь проектный план для курсовика, и незаметно так припаркуюсь бедром на край стола Ройха. И посмотрю, как среагирует. Но при Аньке так ведь не сделаешь!
– Я не просила меня спасать, – тихо произношу, стискивая кулаки.
– Я тоже не просила.
Это звучит как пощечина. От неё жжет кожу, булькает внутри гнев, звенит в висках. И все же я удерживаю во рту рвущееся на свободу: “Больше и не буду!”
Я не хотела хоронить даже бывшую подругу, даже ту – кого врагом своим считала, пусть и оказывается, что она им не является.
Когда Анька встает с лавки и медленно едва ковыляет через узкую камеру ко мне, я даже не сразу понимаю, что это она, а не бухарик, наш невольный сосед, утомился спать в уголку на полу, и решил растянуть кости по затертому дереву лавки.
Лишь только когда Анька падает рядом, я её замечаю. И скукоживаюсь, чтобы не задевать её плечами.
Потому что даже с учетом всего рассказанного
