Элиф Шафак - Честь
И он ушел, провожаемый смущенным молчанием.
Искендер первым вскочил на ноги:
– Ребята, я провожу Эсму домой и вернусь.
– Но я вовсе не хочу домой, – возразила Эсма.
Но Искендер уже шагал к выходу.
– Давай пошевеливайся. Долго тебя ждать?
Эсма неохотно повиновалась. Когда они вышли на улицу, она воскликнула:
– До чего отвратный тип! Просто мистер Аппити, севший на своего любимого конька.
– Нравится он тебе или нет, он настоящий боец.
– А по-моему, он просто болтун. Причем жутко озлобленный.
– В этом мире поневоле озлобишься.
– И по-моему, он ненавидит женщин. Даже не взглянул в мою сторону.
– Это потому, что он тебя уважает, идиотка безмозглая! Ты бы предпочла, чтобы он пялился на твои коленки? Ты этого хотела?
– Да что с тобой?! – всплеснула руками Эсма. – Очнись! И потряси как следует головой – может, вытрясешь всю ту мурню, которой она забита.
– Что за грубости, Эсма? Думай, что говоришь!
– Ох, напугал!
– Ты меня поняла. И еще. На наших встречах тебе делать нечего. Я не нянька, чтобы все время за тобой присматривать.
– А кто сказал, что мне нужна нянька? – возмутилась Эсма. – Я сама за собой отлично присмотрю. Так что можешь не беспокоиться. И вообще, ты слишком много о себе воображаешь. Это мама тебя испортила. Вечно тебя облизывала. Внушала, что ты центр мироздания. Ах, мой султан, ах, мой львенок. И ты по дурости вообразил себя султаном Хакни!
– Заткнись.
Эсма слишком поздно заметила, что тон Искендера изменился, лицо потемнело, кулаки сжались. Ей слишком хотелось высказать все то, что давно накипело на душе.
– Раньше мы с тобой всегда были заодно. Помнишь, как нам было весело? Мы все время смеялись. А сейчас ты разучился смеяться. Зато научился раздуваться от гордости. Знаешь, мне кажется, твоя главная проблема – в том, что ты слишком серьезно к себе относишься.
Искендер схватил ее за плечи и прижал к стене:
– Говоришь, я разучился смеяться? А над чем мне смеяться? Над тем, что людей избивают на улицах? Над тем, что на прошлой неделе какому-то парню пробили голову камнем? Ты считаешь, это очень смешно?
– О, значит, великий герой. Тогда спаси нас, пожалуйста.
Щеку Эсмы обожгла пощечина. Внезапная, как порыв ветра. Эсма прижала руку к щеке. От потрясения она лишилась дара речи.
– Не суйся в мои дела, – процедил Искендер, не глядя на сестру. – Я тебя предупредил.
Он резко повернулся и поспешно двинулся в сторону кафе. Прежде Эсме казалось, что она знает своего старшего брата как свои пять пальцев. Но теперь он стал неузнаваемым. Прежде он защищал ее от всего мира. Теперь она чувствовала, что ей нужна защита от него самого.
Большая коричневая форель
Лондон, июль 1978 года
Несколько недель Юнус безуспешно искал Тобико, и наконец его поиски увенчались успехом. Увидев ее, он испытал странное чувство: смесь радости и страха. Конечно, он был счастлив, вновь обретя любимую, которую он почти отчаялся встретить. Но мучительный страх потерять ее снова омрачал его счастье. Если бы он мог, то прирос бы к ней намертво, как моллюск к коралловому рифу.
За время их разлуки Тобико изменилась, немного пополнела. Ее длинные темные волосы по-прежнему блестели, как мокрая галька, но кончики их были выкрашены в ядовито-зеленый цвет. Вместо серебряного колечка на ее нижней губе теперь посверкивал стразовый «гвоздик», а в мочку каждого уха было вдето по полдюжины крошечных алых сердечек, похожих на капли крови. Пересчитывая их, Юнус в очередной раз заметил, какие у нее маленькие очаровательные ушки.
Он напрасно пытался выяснить, где Тобико пропадала все это время и почему не оставила ему даже записки. На все расспросы она отвечала пустыми фразами вроде: «То здесь, то там. Мне нужно было сменить обстановку, зайка». К своей великой досаде, Юнус узнал, что сейчас она живет в доме Капитана, точнее, его матери. Сам Капитан тоже вернулся под родной кров, вместе с несколькими приятелями, изгнанными из старого особняка.
Мать Капитана, миссис Пауэлл, вдова, прежде была учительницей, но теперь вышла на пенсию. Неформалы, поселившиеся под ее крышей, не вызвали у нее особой симпатии, но она согласилась дать им приют, надеясь таким образом удержать дома своего единственного сына. Предоставив молодежи нижний этаж дома, сама она, вместе со своим телевизором и грелкой, перебралась в спальню наверху. Она редко покидала свою комнату, обедать и ужинать предпочитала у себя и делала вид, что не замечает ни царящего внизу хаоса, ни плавающих в воздухе клубов сладковатого травяного дыма.
Юнус, впервые оказавшись в этом доме, притулился на диване рядом с Тобико. Теперь, когда она была рядом, с губ его не сходила улыбка.
– Это временное решение, – пояснил Капитан. – Скоро мы вернемся на старое место. И снова будем все вместе.
– Мы добьемся возвращения нашего дома, – заявил Богарт, не выпуская изо рта сигареты и перебирая оставшиеся две струны на гитаре. – И уж теперь никому не удастся нас оттуда вышибить. Мы хорошо усвоили урок. А если кто-нибудь к нам сунется, получит крепкий пинок в задницу.
Среди прежних знакомых Юнуса появилось новое лицо – бритый наголо парень, на макушке которого красовался гребень, выкрашенный во все оттенки оранжевого. Его звали Багдадский Вор, потому что он не считал необходимым за что-либо платить. Книги, продукты, одежду, диски – все это он крал в супермаркетах. Однажды он утащил пару ботинок «Доктор Мартинс», спрятав их в широких рукавах своего габардинового пальто.
– Вы словно бродячие собаки, которые забрались в тихий уголок, чтобы зализать раны, – ухмыльнулся Багдадский Вор.
Юнус слушал их болтовню и радовался тому, что эти люди вновь вошли в его жизнь, которая без них была такой скучной и пресной. Богарт, заметив блаженную улыбку, застывшую на его лице, заметил:
– А малец похож на пригревшегося котенка.
– А ты служишь ему теплой мягкой корзинкой, – добавил Капитан, подмигнув Тобико.
Она рассмеялась, но слегка, чтобы не обидеть Юнуса, и сразу попыталась сменить тему.
– Что ты там бренчишь? – спросила она у Богарта, по-прежнему пощипывавшего струны гитары.
– О, я написал песню. О том дне, когда нас изгнали из дома. О нашем Кровавом воскресенье. Но это было во вторник. Поэтому песню я назвал «Кровавый вторник».
И Богарт, не заставляя себя упрашивать, запел. Мелодия отличалась крайней примитивностью, слова были ей под стать:
Я дошел до края, я в печали,Словно камень, я закатился в дыру,В дыру, дыру, дыру, дыру.Он настал, этот черный день,Кровавый вторник, самый худший из дней.Восстанем против системы! У системы нет души!Нет души, души, души, души!
Игги Поп, в афганском жилете и желто-коричневой коротенькой футболке, едва прикрывавшей соски, заткнул уши руками.
