Маргарет Пембертон - Богиня

Видал с таким облегчением воспринял прекращение необъяснимых перепадов настроений у Карианы, что Хейзл не осмеливалась упомянуть, как опасны могут стать ее апатия, вялость и странная забывчивость. Но для Видала любое состояние Карианы было предпочтительнее мании, превращавшей жену в фурию, одержимую дьяволом. Теперь он мог даже приглашать в Вилладу гостей, и жизнь обрела подобие нормальной. Но интуиция подсказывала Хейзл, что весь этот покой очень обманчив.

Видал присоединился к женщинам, даже не переодев бриджей и сапог, в которых ездил на утреннюю прогулку.

– Доброе утро, Кариана. Хорошо спала?

Жена повернула голову в его сторону. Медленная улыбка раздвинула ее губы, однако она тут же отвернулась и вновь уставилась вдаль.

– Доброе утро, Хейзл. Какие планы на сегодня? – осведомился Видал, наливая себе ледяного пива. Он не выносил присутствия слуг за завтраком, и горничная появлялась только затем, чтобы налить очередную чашку шоколада для Карианы.

– Кариана хотела поехать по магазинам.

Если Видалу не слишком понравилась перспектива очередного опустошения его банковского счета, он не подал виду. Покупки отвлекали Кариану, занимали все ее время и казались единственным средством от депрессии и взрывов буйства.

– Прекрасно, – кивнул он, доедая холодную утку и мысленно повторяя доводы, которыми собирался убедить Мейера поставить «Евгению Гранде» Бальзака.

Луис Мейер, конечно, откажется. Дескать, сюжет отнюдь не коммерческий и публика мало интересуется классикой. Но Видал просто обязан убедить его в противоположном. Основное – не ошибиться с выбором актрисы на главную роль.

Он отодвинул блюдо с уткой. Она была бы идеальной героиней. После выхода на экраны фильма с Валентиной в роли Евгении все студии в городе лихорадочно бросились бы подражать Видалу, пытаясь снять картину по произведению классики, которая получила бы такую же известность.

Но в душе Видала царил холод, словно потеря Валентины льдом сковала сердце и этот лед так и не растаял. И неизвестно, растает ли.

Видал потянулся за газетой, и Хейзл старательно отвела взгляд, притворяясь, что занята Карианой. Ему в глаза бросился заголовок:

«СЫН ГОЛЛИВУДСКОЙ ЗВЕЗДЫ, ПОЖЕРТВОВАВШЕЙ ВСЕМ РАДИ ЛЮБВИ».

Ниже была помещена фотография улыбающейся Валентины на больничной постели с ребенком на руках. Паулос Хайретис обнимал жену за плечи, с гордостью глядя на нее и сына.

На террасе тотчас наступила гробовая тишина. Ни шуршания газет, ни стука вилок. Хейзл, отважившись, повернула голову. Девушке показалось, будто Видал превратился в камень. Темные как ночь глаза странно блестели. Резко отодвинув стул, он вскочил и в неудержимой ярости метнулся в дом.

Кариана даже не шевельнулась и словно не заметила внезапного исчезновения мужа.

– Знаешь, – мечтательно произнесла она, – если бы перевоплощения действительно существовали, я хотела бы стать облаком. Плыла бы по небу долго-долго, и иногда, иногда, когда начинались бы бури…

Ее голос замер, но Хейзл заметила, что хотя лицо Карманы оставалось абсолютно спокойным, пальцы под столом терзали кружево пеньюара так, что тонкая ткань разлеталась в клочья.

Видал промчался через дом и устремился к конюшне. Сегодня он не способен говорить с Мейером. И вообще ни с кем. Его сжигали такие опустошающие злоба и ревность, что его плоть словно распадалась. Паулос Хайретис дал ей то, чего он никогда бы не смог дать – ребенка. Ребенка, рожденного в браке.

Видал пришпорил коня и безжалостно погнал его вперед. Впервые Видал осознал, что каждое утро просыпался с тайной надеждой. Надеждой на то, что Валентина вернется. Что оставит Хайретиса. Надеждой, которая только сейчас была растоптана.

И всадник, и конь порядком притомились – пот лил с них ручьями, но они взбирались все выше и выше в холмы, не сбавляя шага. Видала пожирало желание. Терзало. Мучило. Ему всего тридцать два. Как он проживет до конца дней своих без Валентины? Как сможет существовать?

Видал натянул поводья, и когда лошадь встала, спрыгнул и бросился на землю, в отчаянии зарывшись лицом в ладони. Когда он поднялся, солнце уже закатилось. Видал провел здесь целый день. Сев на коня, он поскакал домой. В сумерках его лицо казалось ожесточившимся и постаревшим. Если он не может получить женщину, которую любит, значит, найдет других. Десятки. Сотни. Тысячи, если понадобится. И настанет день, когда он забудет о боли в объятиях одной из них. Он вправе ждать от жизни большего, нежели роль опекуна и защитника безумной, живущей с ним под одной крышей женщины.

Весь Голливуд был потрясен. Ракоши брал и бросал самых прекрасных женщин города, заботясь об их репутации так же мало, как о своей собственной. Его называли венгерским дьяволом, и слухи о разнузданных похождениях Ракоши смаковались за каждым обеденным столом, на каждой вечеринке. Говорили, что он каждую ночь занимался любовью с тремя и даже четырьмя женщинами. Самая яркая звезда студии «Парамаунт» пыталась покончить с собой после того, как Ракоши бросил ее. На студии «XX век Фокс» не осталось ни одной актрисы, не побывавшей в его постели. Романтические приключения Эррола Флинта на этом фоне казались всего-навсего проделками зеленого юнца.

Хейзл Ренко читала светскую хронику, отвечала на бесконечные телефонные звонки и не переставала задаваться вопросом, неужели ей предстоит идти по жизни, испытывая горькую жалость к людям, которых она любила всем сердцем. Но что бы ни вытворял Видал вне дома, в Вилладе все текло по-прежнему.

Видал был неизменно вежлив с Карианой, и все ее желания немедленно исполнялись. Хейзл старалась не допускать к ней репортеров и никогда не подзывала к телефону, если звонили посторонние. В доме не оставлялось на виду ни одной газеты. Кариана Ракоши, единственная во всем Голливуде, пребывала в неведении относительно бесчисленных романов мужа. Она отстранилась, ушла в свой мир, куда никто, кроме нее, не мог проникнуть. Поездки по магазинам прекратились. Теперь она довольствовалась тем, что часами сидела с одной и той же вышивкой в руках, к которой даже не притрагивалась, уставясь в горизонт, словно там лежало решение всех ее проблем.

«Наверное, – думала Хейзл, пытаясь уговорить Кари-ану войти в дом после того, как солнце давно село, – ей было бы лучше в лечебнице. Тогда Видал смог бы снова жениться».

Но никто из звезд и старлеток, с которыми связывали его имя, не мог заставить Видала хотя бы улыбнуться. Иногда Хейзл казалось, что на лице Ракоши навсегда застыло мрачное, угрюмое выражение.