Татьяна Туринская - Идолопоклонница
Разве хоть когда-нибудь Женька сможет саму себя простить? Не Зимина, поставившего ультиматум, не Городинского, заставившего его выполнить. А саму себя? За то, что позволила сделать с собой и Городинскому, и Зимину? Простит?
Городинскому — однозначно нет. Зимину? Зимина трудно не простить. Потому что именно он открыл Женьке глаза. И открыл именно в ту минуту, когда она, казалось бы, пала ниже всех допустимых уровней. А поэтому, пожалуй, Зимин в данном процессе не столько обвиняемый, сколько сообщник. Ее ли сообщник, или же сообщник Городинского — это уже не так важно. Важно то, что несмотря на непосредственное участие в рассматриваемом событии, в данном процессе по Женькиной версии он выступает всего лишь как свидетель. Потому что несмотря на однозначную виновность, у него имеется очень веское оправдание: он помогал. Пусть весьма странно, пусть не ради Женьки, а сугубо ради себя, любимого, но в результате очень сильно ей помог. Помог понять, какое ничтожество она пригрела у себя на груди. А еще помог познать, что такое настоящий мужик рядом.
Женя расплакалась. Ну вот, как всегда — еще до наступления нового года макияж уже безнадежно испорчен. Да и зачем он ей нужен? Кто ее увидит? Кому она нужна?
Но ведь он так близко! Он был совсем рядом еще несколько минут назад! Что же она наделала?! Зачем она его выгнала? А вдруг это был тот самый счастливый случай, который бывает раз в жизни? Тот, которого все так ждут? Тот, в ожидании которого она уже давным-давно извелась? Может быть, нужно бежать за ним, звать обратно? Быть может, еще не поздно все исправить?
Поздно. Уже слишком поздно. Женя могла бы исправить то, что несколько минут назад выгнала Зимина из своей жизни. Но разве под силу ей исправить то, что она натворила раньше? То, что было с Городинским? То, что по его милости произошло с Зиминым? То, как она преподнесла себя в первый раз, распахнув бесстыдно блузку: нате, смотрите, что у меня есть! То, с какой готовностью упала в его объятия при второй встрече? Разве можно это исправить? Об этом можно не думать, но исправить это нельзя. Потому что это нельзя забыть. И точно так же, как и сама Женька, не сможет этого забыть и Зимин. А значит… А значит, она все сделала правильно. И нечего жалеть о том, что она попросила его уйти. Да, всё так, всё правильно. Всё так и должно быть.
Но если все правильно, если так должно быть, то почему же ей так больно?! Почему упорно хочется выскочить на лестничную площадку прямо так, с испорченным макияжем, и колотить, колотить в Катину дверь руками и ногами, напрочь забыв о существовании звонка:
— Откройте, откройте, пустите меня!
Да что же это, в самом деле? Что ж она, проклятая, что ли? Что ж, век одной куковать? И каждый новый год одно и то же? Одна, одна, всю жизнь одна. Каждый праздник одна. И под бой курантов пить не сладкое искристое шампанское, а крепкий коньяк, чтоб сразу дух вышибло, чтоб не ждать чуда, абсолютно разуверившись во всех чудесах сразу.
Ну хорошо, хорошо. Пусть Зимин для нее — табу. Пусть никогда ничего хорошего не выйдет из их знакомства. И пусть оба это прекрасно понимают. Но разве нельзя обмануть судьбу на одну-единственную ночь? Ту самую волшебную ночь, о которой без устали снимают кино, слагают стихи и песни. На ту самую ночь, когда часы двенадцать бьют. На ту, когда снежинка на ладони не растает. Ну пусть же и в Женькиной несчастной судьбе будет хотя бы одна удивительная ночь! Не десять минут отчаянного беспамятства, не полминуты ярких оранжевых брызг от лопнувшего огненного шара возбуждения, а ночь. Одна ночь. Всего лишь одна ночь. Целая ночь! Длинная, бесконечная, волшебная ночь! А потом — хоть потоп, хоть трава не расти. Потому что будет, что вспоминать одинокими холодными ночами. Ну почему нельзя, почему? Кто сказал, что нельзя?! Можно! Сегодня все можно! И гори оно огнем, гори всё синим пламенем! Потому что сегодня — праздник, сегодняшняя ночь — волшебная. А поэтому сегодня всё можно. И пусть утром будут презрительные взгляды, пусть! Это ведь будет только завтра! Нет, это будет в следующем году! А сейчас… Сейчас всё можно!
И Женька, напрочь позабыв об испорченном макияже, подскочила с дивана, полная решимости звать Зимина обратно. Едва успела сделать три шага в сторону прихожей, как раздался звонок в дверь. Обрадовалась, сердце заколотилось: это он, он! Он тоже решил, что сегодня всё можно!
И вдруг сердце ухнуло в пропасть: а что, если это не Олег? А вдруг Катя? Просто пожалела несчастную соседку? А это ведь совсем не то, это же совсем другое. Только бы не Катя. Господи, пожалуйста, пусть это будет не Катя!
Бог ли услышал Женькину молитву, фея ли новогодняя, да только на пороге стоял Зимин. И, не дожидаясь, когда он скажет хотя бы слово, словно убоявшись, как бы снова всё не ушло в слова, в разборки, Женя бросилась в его объятия: без особых раздумий, без всяких хитростей. Просто, по-бабски, как будто в объятия давнего пылкого любовника. Прижалась прямо на пороге всем телом, не скрывая желания, не скрывая страсти, прильнула, словно пытаясь слиться воедино прямо здесь же, на лестничной площадке. И лишь через бесконечно долгое мгновение без слов затянула Олега в квартиру и захлопнула дверь, словно поставив точку: 'Мой. Теперь никуда не пущу!'
Зимин жадно впился в Женькины губы, одновременно с тем расстегивая молнию на ее праздничном платье. Провел самыми кончиками пальцев вдоль позвоночника, едва касаясь, но никогда Женя не знала ничего более нежного и более возбуждающего, чем этот легкий жест. И снова все было, как в тот раз. Только теперь было еще жарче, еще слаще. Потому что оба истомились за те полчаса, что не видели друг друга. У обоих столько мыслей в головах пролетело, столько всяких 'за' и 'против', что теперь уже не хотелось терять ни минуты, секунды — и той было жалко.
Женькино платье так и осталось сиротливо лежать в прихожей. А им с Олегом пришлось ютиться на таком неудобном узком диванчике…
… Весь мир вокруг перестал существовать. Не было ничего и никого, только два бесстыдно обнаженных тела на узком диване сверкали бледностью в огнях праздничной гирлянды, мелькающих крошечными цветными вспышками на елке. Очнулись только, когда после разливистого перезвона куранты начали торжественно отсчитывать последние секунды уходящего года.
— А шампанское? — подхватилась Женя. — В холодильнике, надо же достать…
— Это все условности, — успокоил ее поцелуем Олег. — Мы с успехом выпьем его чуть позже.
— Ну надо же хотя бы одеться, — слабо засопротивлялась Женя. Слишком слабо, чтобы настоять на своем.
— Ничего, это у нас карнавальные костюмы такие, — в очередной раз поцеловал ее Олег. — Адама и Евы. Одетой и с шампанским ты встречаешь каждый новый год. Почему бы ради разнообразия не встретить его голыми и без шампанского?
