Татьяна Туринская - Идолопоклонница
— А, вот как? — почему-то обрадовался Зимин. — Ну-ну…
И начал накладывать себе традиционное 'Оливье'. А Женя снова притихла: и что он хотел сказать своим 'ну-ну'?!
— Тебе чего налить? — спросил Зимин. — Я бы не отказался от коньяка. А ты?
— А мне лучше вина, — почему-то побледнела Женя. Ну почему, почему он так на нее смотрит? Как будто издевается! И ухмылочка эта дурацкая!
Зимин открыл вино, налил в фужер. Себе плеснул коньяка на донышко бокала. Поднял его навстречу Жениному фужеру:
— Ну что, за уходящий год. За все радости и печали, которые он нам принес. От печалей и проблем мы только стали чуточку сильнее, правда? Ну, а радости… Радости — на то и радости, чтобы вспомнить приятно было. Знаешь ли, за приятные воспоминания многое можно отдать…
И махом выпил коньяк. Женя пригубила вино. О чем это он, о каких воспоминаниях? Это он так просто, или же с намеком на то, что было между ними? И о каких проблемах он говорил? Отчего это они стали сильнее? Опять о том же, о Городинском? Вот ведь гад, ну не может без этих подколочек!
Помяни черта — он тут как тут. Рекламный блок закончился, и во весь экран нарисовалось до неприличия красивое лицо Городинского с золотыми кудрями до плеч и воротником из длинных перьев какой-то экзотической птицы.
— С новым годом, страна! — радостно заверещала отвратительно-красивая голова, и Женя едва не поперхнулась. Чуть не разлила вино, лихорадочно пытаясь отыскать проклятый пульт, который упорно не желал попадаться под руку.
Наконец нашла, щелкнула первую попавшуюся кнопку. Вздохнула с облегчением: там как раз показывали 'Иронию судьбы' — вот это в самый раз будет, самое застольное зрелище. Вот и пусть Зимин попробует заливной язык в Женькином исполнении — это ему не то, что заливная рыба со стрихнином, доставшаяся герою фильма, по странному стечению обстоятельств Жениному тезке.
Зимин одобрил ее выбор:
— Вот-вот, пусть лучше будет фильм. От него хоть настроение праздничное. А то показывают по всем каналам одни и те же тошнотворные морды…
Женя промолчала, сосредоточившись на поедании заливного. Правда, вкуса совершенно не ощущала. Чуть не подавилась из-за его комментария.
— И как тебя только угораздило? — продолжил развивать больную тему Зимин. — Вроде неглупая баба, и так прокололась… Неужели сразу непонятно было…
Женя настойчиво перебила его:
— Не надо об этом! Пожалуйста, не надо…
И замолчала. Ковырнула еще пару раз в тарелке, да ничего уже не хотелось: ни заливного, ни любимой селедки под шубой, ни чего-то более остренького и совсем уж несъедобного…
— Я сама не понимаю, что это было, — после некоторой паузы тихо сказала Женя. — Как будто гипноз какой-то. Дура, редкостная дура, это вы правильно заметили. Не знаю, ничего не знаю… Ничего вокруг не видела, только глаза эти огромные, такие томные… Сначала, как и все, просто поражалась: надо же, какой красавчик! Голосом восхищалась. Вот, думала, перепало же человеку от щедрот небесных: и красота, и рост, и голос — все один к одному. Ах, какой талантливый, какой восхитительный мальчик! Посмотрела на свое окружение — все такие бледные, все такие никакие… Скушно стало. Решила, что это не жизнь. Что настоящая жизнь — там, на Олимпе. Там красивые талантливые люди, там красивые отношения. Там красивая любовь… Говорю же — дура. И сама не заметила, как с головой погрузилась в этот дурман. Убедила себя, что люблю. Убедила, что только он, весь такой идеальный, достоин моей любви. Тьфу! Идеальный! Придумала себе идеал, которого не было. Сотворила кумира. И служила ему верой и правдой…
Женя замолчала. Зимин тоже молчал, понимал, сейчас не время говорить, сейчас надо выслушать, позволить собеседнице излить накопившиеся слова, до конца разобраться в себе. Дура, конечно, но уж коли сама поняла, что дура, пусть поздно, но ведь поняла — значит, еще есть надежда на выздоровление, еще не конченый человек. Отложил вилку в сторону, просто сидел, просто слушал, просто молчал.
И видимо, вот это 'просто' и нужно было Женьке для полного выздоровления. Ведь пока не высказала, не излила из себя весь негатив — так и осталась бы в чем-то ущербной. Уже не думала, что можно говорить, а что лучше бы утаить, скрыть. Просто, видимо, чаша переполнилась, чувства и эмоции, злость на саму себя требовали выхода, и она продолжила исповедь:
— Я ведь саму себя убедила в том, что люблю, решила, что рождена для него. Сама ничего из себя не представляю, так захотелось блистать рядом со звездой, греться под чужими лучами, если своих нет! Думаете, я тщеславная? Ничего подобного! Просто у живых, у реальных, были недостатки. У каждого свои, но они были у всех. И как-то легче оказалось влюбиться в идеальную картинку, чем мириться с чужими недостатками, подстраиваться под них. Наверное, я просто ленивая. Душой ленивая, понимаете? Мне лень было думать о чем-то, работать над собой, над отношениями с реальным человеком. Я придумала себе сказку и жила в ней. В ней было так уютно, в ней не было ни скуки, ни недостатков: ни своих, ни чужих. Там были только я и он, оба идеальные. И любовь была идеальная… А потом, когда…
Женя смутилась, не зная, как рассказать о том, каким образом они с Городинским стали близки. Было ужасно стыдно, и этот момент она просто решила пропустить:
— В общем, когда мы уже были вместе, все оказалось совсем не так идеально. У него была жена, а у меня был только он. Я-то, дурочка, верила, что он разведется и у него тоже буду только я. Конечно, не все нравилось. Просто… Он был весь такой звездный, что у него даже недостатки были звездные. Почему-то с ними я легко мирилась. Собственно, я их даже не замечала. Кроме одного: его никогда не было рядом. А потом… Тогда, в подъезде… Он так испугался. Я никогда его таким не видела. У него были такие глаза! Он как будто умирать приготовился. Такая паника, такой ужас. И это требование… Как пощечина…
Женя замолчала. Зимин видел, как ей трудно все это рассказывать, пожалел, предложил:
— Может, не надо? Черт с ним, пусть себе живет на здоровье.
Женя энергично замотала головой:
— Нет, надо. Вы не понимаете. Надо. Это мне надо. Мне самой.
Помолчала еще короткое мгновение, словно собираясь с духом перед самым важным разговором в жизни, и продолжила решительно:
— Я отказалась. Стала успокаивать его: мол, раз так случилось, значит, так и должно было случиться. Значит, все должно идти своим чередом, как идет. Значит, пришло ему время все решать, разводиться. А он… Он аж затрясся весь от этого слова, завизжал, как баба-истеричка. Мне стало так неприятно… Вот тогда-то первый раз и почувствовала, что я для него никто. Умом почувствовала, но гнала это от себя, как что-то страшное. А он так умолял… Я все отказывалась. И тогда он поставил ультиматум…
