Кэти Хикман - Гарем
— Вы любите детей?
Этот вопрос мог прозвучать ханжески, но почему-то сейчас он ей не показался таким.
— Люблю. — Она немного подумала. — Да, наверное, это так.
— Должно быть, потому-то они и отвечают вам взаимностью.
И снова молчание. Элизабет беспомощно оглянулась, но никто не приходил ей на помощь. Куда запропастилась эта Хаддба? Где она может быть, когда ее присутствие просто необходимо? Она заметила, что Мехмед внимательно глядит на нее, и опустила глаза. Но прочесть внимание в его взгляде все-таки успела.
— Вам не кажется, что Хаддба удивительная женщина? — поинтересовался он.
— Безусловно.
«И более, чем когда-либо, ведет себя как содержательница веселого дома, — сердито подумала девушка. — Что за игру она затеяла?»
Немного оправившись от смущения, Элизабет заметила, что Мехмед значительно старше ее, похоже, ему сильно за сорок. Плотного телосложения, но не грузен. Четкий профиль, словно портрет на какой-нибудь персидской миниатюре. Он не красавец, скорее… она попыталась подобрать нужное слово. Скорее soignée.[56] Ну и, нужно признаться, обаятельный.
— Вы ее хорошо знаете, должно быть?
— О нет. — Он искренне рассмеялся. — Думаю, что никто не знает Хаддбу хорошо. — Неожиданно Мехмед заговорщицки наклонился к девушке и, понизив голос, спросил: — Разве вам никто не говорил об этом? Наша Хаддба — одна из самых великих тайн Стамбула.
— Какая досада. А я как раз собиралась расспросить вас о ней.
— Но расспросить-то вы как раз можете. Например, вы можете попытаться узнать у меня, к какой национальности принадлежит Хаддба. Турчанка ли она?
— Хорошо, я так и спрошу. — Элизабет глянула ему прямо в глаза. — Хаддба турчанка?
— Нет. Хоть она говорит на таком великолепном турецком языке, какой редко услышишь. Мой турецкий гораздо хуже. Это не язык простонародья, на таком изъяснялись, наверное, при Оттоманском дворе. Очень изящный, очень тонкий.
— В самом деле?
— Да-да. — Их глаза встретились. Когда он улыбался, в уголках его глаз появлялись морщинки. — Единственным человеком, от которого я слышал такой же чистоты речь, была одна подруга моей бабушки. Совсем юной девушкой она жила в султанском гареме.
— Но, я думаю, наша Хаддба не настолько стара, чтобы провести юность в гареме.
— Думаете, не настолько? — Его взгляд выразил замешательство. — Да, пожалуй, вы правы. Возможно, и не настолько. Но тем не менее кто-то же выучил ее так изъясняться.
— Если она не турчанка, то кто же?
— Мой дядя придерживался того мнения, что она еврейка из Армении. Но сама Хаддба это упорно отрицает. По мнению других, она либо гречанка, либо даже персиянка.
— А какого мнения вы сами?
— Неординарного. Согласно моей любимой теории, она дочь одной русской балерины. В тридцатых годах в Стамбул приехали три сестры, знаменитые танцовщицы. — Мехмед улыбнулся и с нарочитой беспомощностью развел руками. — Но кто знает, какова правда?
— А разве нельзя спросить об этом у нее самой?
Приподнятая бровь выражала бездну сомнений.
— Спросите вы.
И они обменялись понимающим взглядом.
«Он совершенно прав, — мелькнуло у Элизабет в голове. — Подобный вопрос был бы бестактностью. Как, однако, интересна его чуткость».
— Но скажите, разве вы не хотите узнать у меня еще о чем-либо?
Было в его манерах что-то располагающее, что сняло напряженность и смущение девушки.
— Пожалуй, больше нет. — Она улыбнулась и откинула голову на спинку дивана. — У меня нет вопросов, но есть чувство, что вы сами хотите мне о чем-то рассказать.
— Действительно хочу. Прошу вас, задайте мне вопрос о ее украшениях.
— О чем? Об украшениях?
— Вот видите! Я так и знал, что вы их заметили.
— Хорошо. — Их беседа доставляла ей огромное удовольствие. — Мехмед, расскажите мне, пожалуйста, что это за украшения такие у нашей Хаддбы.
— Вы их хорошо разглядели?
— Я видела, что она носит потрясающей красоты серьги.
— Музейный экспонат.
— Неужели?
— Чистая правда. — Он говорил с абсолютной серьезностью. — И у нее есть не только серьги. Это большой парадный убор, в него входят ожерелье, браслеты и кольца, и все это совершенно уникальные вещи. И что самое интересное, она хранит их в старой жестяной коробке под своей кроватью.
— Под кроватью? Нет, вы, должно быть, шутите? Как можно не бояться, что их украдут?
— Право, кто же осмелится украсть что-либо у Хаддбы? Таких людей нет.
— А откуда у нее эти необыкновенные вещи?
— О, это уже другой вопрос. По мнению некоторых, прежний король Египта Фарук…[57] — Мехмед многозначительно замолчал. — Но опять же, кто знает? Во всяком случае, мне нравятся загадки. — С этими словами он поднялся на ноги. — А вам?
Элизабет молча следила за собеседником.
— Вы уходите? — спросила она и тут же смутилась, услышав, как много сожаления прозвучало в этом вопросе.
— Прошу простить меня, но я и без того отнял много вашего времени.
— Что вы! Совсем нет.
— Видите ли, Хаддба просила меня пригласить вас на прогулку по Босфору. Вы, думаю, уже догадались о том, как она относится к подобным занятиям. — Мужчина кивком указал на портфель Элизабет с бумагами. — Но, как я понял, сегодня вы заняты.
— Н-нет. Не то чтобы занята.
— Кажется, вы собирались в университет?
— Да. Собиралась. — И девушка в растерянности умолкла, не зная, как продолжить.
— Вот видите. Мне не хотелось бы вторгаться в ваши дела. В таком случае, может быть, в другой раз?
— Хорошо. В другой раз.
Наступило неловкое молчание; желая прервать его, она протянула Мехмеду на прощание руку. Но вместо того, чтобы пожать ее, он, к огромному удивлению девушки, поднес ее ладонь к губам.
— До свидания, Элизабет.
— До свидания.
Стоя у окна гостиной, девушка следила за тем, как он удалялся по улице. Прямая спина, прекрасная осанка. Через мгновение послышался щелчок автоматически отпираемого замка машины, и Мехмед сел в белый «мерседес». Он не оглянулся, но Элизабет почти не сомневалась: он знает, что она провожает его взглядом. И даже, возможно, ожидает, что она выйдет следом за ним. Почему ей так не сделать? Что может помешать ей выйти из дому именно в эту минуту?
День сразу потерял для нее всякий интерес.
— Я вижу, Элизабет. — Рядом стояла Хаддба. Она вошла бесшумно и теперь смотрела из-за плеча девушки на улицу. — Вы решили заставить его помучиться.
— Извините меня, Хаддба.
Она оглянулась и, к своему удивлению, встретила смеющийся взгляд. Выражение глубокого удовлетворения было на этом лице, сейчас напоминавшем лицо матери-игуменьи. Глаза Хаддбы сияли.
