Татьяна Алюшина - Больше, чем страсть
– Боже, господи! – вдруг воскликнула Стелла Ивановна, всплеснув руками, только сейчас в полной мере осознав. – Антон, она же Архарова, ты понимаешь?! – Она схватила мужа за руки и посмотрела потрясенно ему в лицо: – Архарова, наша! Продолжение династии!
– И даже больше, чем вы можете себе представить, – таинственно высказался Даниил.
– В каком смысле? – переспросил Антон Илларионович.
– Сейчас увидите, – пообещал Казарин, махнул Глаше рукой и двинулся ей навстречу.
Они о чем-то пошептались, девочка кивнула, перелезла через барьер, снова вышла на манеж, встала в начальную позицию, сделала мостик, вышла из него на стойку на руках, вытянув вверх ножки. Снова вернулась в мостик, перевернулась, встала на ноги, сделала колесо и, подпрыгнув, раскинула руки в приветственной репризе, закончив упражнение.
– Боже мой! – совершенно потрясенным шепотом протянула Стелла Ивановна. – Это же Клео!..
– Кто-нибудь здесь в переселение душ верит? – наблюдая за дочерью, поинтересовался Казарин. – Или будем считать это ярким проявлением генов?
– Обалдеть! – произнес Антон Илларионович, не отрываясь глядя на внучку.
А Глафира, постояв в приветствии, улыбнулась задорно и побежала к ним. Перелезла шустренько через барьер, подскочила к Даниилу и – ну уже никаких сил терпеть у нее не осталось! – выпалила с надеждой:
– Ну как, я вам понравилась? – И посмотрела благоговейно сначала на Стеллу Ивановну, а потом на Антона Илларионовича и расширила вопрос: – То есть у меня есть способности какие-то?
– Способности у тебя исключительные, – со всей серьезностью ответил ей Казарин-старший.
– Так что, ура? – Девочка посмотрела широко распахнутыми глазищами на отца.
– Еще какое ура, Глашуня, – кивнул Даниил и наконец открыл ей главную интригу. – Познакомься, Глафира, это твои бабушка и дедушка.
– Они же Архаровы, – пожав плечами, напомнила Глаша.
– Глаш, все дело в том, что ты тоже Архарова, – растолковал Даниил.
– Я-а-а? – указала она на себя ладошкой, совершенно обалдев от такой информации и чуть не заикаясь, покрутив головой от шока, напомнила: – Но ты же Казарин!
– Глашунь, я и Казарин, и Архаров. – Даниил протянул руку обнять ребенка.
Но девочка сделала шаг назад, смотрела на него обалдевшими, расширившимися от потрясения глазами, крутила головой и вдруг неожиданно расплакалась, переводя ошарашенный взгляд с одного лица на другое.
– Ну, иди, бабушка, – легонько подтолкнул мать под локоть Даниил, – успокаивай, я пока понятия не имею, как это делается, только учусь.
Стелла Ивановна шагнула к девочке, обняла ее, прижала к себе, отстранилась, не выпуская из объятий, что-то прошептала на ухо, потом вытерла слезки, стала что-то тихонько объяснять, посмотрела на мужа, и он, поняв с полуслова, шагнул к ним и обнял внучку с другого бока, тоже что-то ей сказал. Глаша перестала плакать, кивнула, шмыгнула носом…
– Ждем вас в фойе, – сказал Даниил поднявшему на него глаза отцу.
Положил на барьер Глашкин рюкзачок с ветровкой и ушел, оставив их втроем в этой нежной интимной радости узнавания.
– Ну что? – встретила его нетерпеливым измучившим вопросом троица, сидевшая за столиком.
– Все, как я и говорил: Глашка совершенно уникально одаренный ребенок, редкий талант. – Казарин опустился на стул, чувствуя себя опустошенным.
– А где она? – осмотрелась по сторонам Надежда.
– Плачут и обнимаются с новообретенными бабушкой и дедом. Ребенок никак не может поверить, что она Архарова.
– Надо идти с ними познакомиться, – сказал Максим Кузьмич.
– Они сейчас сами подойдут, – махнул Казарин.
– И что, они ее возьмут в обучение? – расспрашивала Надюха.
– Да не возьмут, а заграбастают и никому не отдадут и, боюсь, залюбят ее до неприличия, и испортят нам ребенка.
– И что будет? – задала самый главный вопрос Рива.
– Будем любить все друг друга сильно-сильно! – прокричала Глашка, подлетевшая к столику, кинулась на шею матери, расцеловала ее в обе щеки и захохотала счастливо. – Жить будем счастливо-счастливо! И теперь все будем ходить в цирк!
– Здравствуйте, – подошли к столику Антон Илларионович и Стелла Ивановна.
– Нет! – прокричала перевозбужденная Глашка, посмотрев на них. – Я буду жить в цирке, а вы все будете в него теперь ходить!
– То есть, – заметила философски Надюха, – как я понимаю, все мы теперь будем жить в цирке.
– Да! – не поняла шутки гремевшая счастьем Глашка. – И всем нам будет хорошо!
И под громкий смех взрослых принялась расцеловывать их всех по очереди, создавая кучу-малу, пока взрослые знакомились, жали друг другу руки, обнимались, возбужденно разговаривали…
Надя, улыбаясь этому шумному знакомству двух семей, повернулась и наткнулась на взгляд Даниила – и исчезли куда-то звуки и люди, и растворилось пространство, окружавшее их. Они смотрели друг на друга и чувствовали, что две их жизни соединились, сливаясь в одну, наполненную любовью и чем-то недоступным нашему пониманию…
…Он вышел из плотного молочного тумана, укрывшего тропинку, и она сразу его узнала – мужчину, которого любила все эти одиннадцать лет, мужчину, которого любила, наверное, всю свою жизнь, мужчину, которого любила, наверное, гораздо дольше, чем жила на этом свете…
…Он вышел из туманного облака и увидел перед собой интересную, привлекательную женщину и узнал ее через несколько мгновений – женщину, которую ждал и искал все эти годы, свою единственную женщину, которую любил все эти одиннадцать лет, любил и ждал, наверное, всю свою жизнь, женщину, которую наверняка любил гораздо дольше, чем жизнь, которую прожил…
«Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу горы переставлять, а не имею любви – то я ничто».
«Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…»
Апостол Павел.
Из первого Послания Коринфянам (глава 13).
