Линда Грант - Все еще здесь
И она подзывает официанта.
— Хочешь еще выпить? — спрашивает она, отправляя в рот следующую оливку.
— Конечно, хочу.
Несколько дней спустя, дождливым вечером, мне позвонила Эрика и сказала вот что:
— Привет. Я собираюсь в Лондон на пару дней. Не хочешь со мной встретиться?
Она еще спрашивает!
— А что такое?
— Да ничего особенного. Просто захотелось пройтись по лондонским магазинам.
— Ясно. Ничего нового.
Все женщины это обожают. Хочешь, чтобы твоя женщина была счастлива — покупай ей все, что она хочет.
— Мне нужно обновить свой гардероб.
— Как скажешь. Мне ты в любых нарядах нравишься.
— Заказала себе номер в отеле «Бейзил» в Найтс-бридже. Совсем рядом с «Харродзом».
— Чтобы далеко ходить не приходилось?
— Не смейся надо мной. — По голосу я чувствую, что она улыбается.
— Так что, мне позвонить туда и заказать номер?
— Я уже обо всем позаботилась.
— То есть…
— Подожди, сам увидишь.
— Прекрати меня дразнить!
— Почему? Это же так весело!
— Эрика, ты хочешь сказать, что…
— Джо, не порти сюрприза.
— Хорошо, не буду. — Я едва дышу от волнения.
— Послушай, тебе, наверное, не терпится узнать, как там Майкл. Знаешь, у него все хорошо, просто отлично. Должна признать, поначалу твое предложение меня удивило, мне трудно было такое переварить, в глубине души я была уверена, что это не сработает — но оказалось совсем напротив. Твои родители на него не нахвалятся, особенно отец, им теперь стало гораздо легче жить. Майкл говорит, что хочет ухаживать за стариками или больными. Понимает, что для этого придется вернуться в школу и закончить колледж, но это его не пугает. Похоже, он наконец-то нашел свою цель в жизни. Просто потрясающе: у нашего сына дар помогать людям, а мы этот дар едва не проморгали. Какой же ты молодец, что нашел выход!
— Сказать по правде, выход нашел не я. Мне этот выход подсказали.
— Кто бы тебе ни подсказал, это явно очень умный человек.
— Да, она умница.
— И кто она?
— Одна женщина, с которой я здесь познакомился.
— Да?
— Да нет, это не то, что ты думаешь. Умная, интересная женщина с несложившейся судьбой, привлекательная, пожалуй, но не в моем вкусе.
— Она замужем?
— Нет.
— Сколько ей лет?
— Где-то около пятидесяти. Может, чуть меньше.
— И насколько привлекательная?
— Очень даже. В молодые годы, должно быть, была просто красавицей. Высокая, хорошо одевается.
— Фигура хорошая?
— Ничего.
— А морщины есть?
— Я особенно не приглядывался. Вокруг глаз, кажется, намечается что-то такое.
— Волосы красит?
— Господи, откуда мне знать? И вообще, почему мы вдруг съехали на ее внешность? Давай поговорим о тебе.
— А что я? Меня ты знаешь.
— Да, тебя знаю. И ужасно скучаю.
— Я прилечу через неделю. Недельку сможешь потерпеть?
— Я уже почти год терплю.
— Да.
— Эрика, так мы снова вместе?
— Джо, приезжай в Лондон. Там и поговорим. Знаешь, я теперь не такая, как раньше. Год — это очень много и очень мало, но все мы меняемся. И я изменилась за этот год. Изменилась так, как ты и не подозреваешь. Не хочу ничего обещать тебе по телефону.
Изменилась? Слава богу! Наконец-то выкинула из головы эти дурацкие идеи — бог знает, откуда она их набралась, то ли из книжонок какого-нибудь дипломированного шарлатана, то ли от какой-дибудь разведенной подруги, позавидовавшей нашему счастью. Но теперь, как видно, все позади: Эрика прошла через это, вот и отлично, я же знал, что это временное помрачение, что надо быть терпеливым и спокойно ждать, и у нее это пройдет. Я же знал, что рано или поздно к ней вернется рассудок: она поймет, что ее жизненная задача — быть женой и матерью, что над нею вновь возымеет власть идея семьи, сияющая и при-
тягательная, которой в свое время без колебаний покорился я. Ибо в одном я уверен: никто не отнимет у меня законного права на счастливую семью — такую же, как у отца и матери.
Но что я мог сказать ей по телефону? Что умираю от волнения, что мне тяжело дышать, что меня возбуждает одна мысль о ее груди, бедрах, шелковистом местечке между ног (я ведь с тех пор, как она ушла, и не прикасался ни к одной женщине, если не считать того случайного поцелуя с Алике Ребик); сказать, что безумно тоскую по ней, что без нее моя жизнь опустела, что я хочу одного — чтобы все стало как раньше, до того, как она приняла свое необъяснимое решение. Но я промолчал, а повесив трубку, открыл ежедневник и принялся составлять расписание. За эти несколько дней я многое сделал. Подстригся, удалил волосы из носа и ушей, решился даже впервые в жизни сделать маникюр — Эрика любит интимные ласки рукой, и я не хочу оцарапать ее своими когтищами. Купил белые боксерские трусы (те, что мне подарила Эрика, давно из белых стали серыми), темно-синюю рубашку от Ральфа Лорена, галстук от Гуччи и еще решил, в свою очередь, приготовить Эрике сюрприз — зайти в какой-нибудь из магазинов в Аркаде Берлингтон и купить себе панаму.
Садясь в поезд на станции Лайм-стрит, чувствовал я себя мужчиной хоть куда: аромат нового лосьона, щеки гладкие, словно попка младенца. Почитать с собой в дорогу взял биографию Линдона Джонсона — человека, изменившего мою жизнь: если бы не его вьетнамская авантюра, я бы не приехал в Израиль, не вошел в то кафе, не увидел там Эрику…
Но, стоит вообразить, что судьба повернулась к тебе лицом, — тут-то тебя и поджидают сюрпризы. Сначала поезд отправился в путь с часовым опозданием, потом, между Ранкорном и Кревом, сломался тепловоз. Похоже было, что вместо двух с половиной часов, указанных в расписании, нам придется добираться до Лондона часов шесть, не меньше. Я позвонил Эрике, предупредил, что задержусь, она ответила: не страшно, ей есть чем заняться. «Да уж, представляю!» — ответил я. Моя жена обожает ходить по магазинам. Все женщины от этого просто кайф ловят. Почему — не понимаю и никогда не пойму. Для меня все просто: решил, что мне нужно, зашел в магазин, купил и ушел. А у женщин все не так. Для них поход в магазин — это спорт, хобби, добрая половина жизни.
Я невольно улыбаюсь при мысли, что и моя милая женушка в этом ничем не отличается от прочих женщин; да, мне этого не понять, но в браке неизбежно приходится иметь дело с взаимным непониманием. Знаю нескольких мужчин, которые либо так никогда и не женились, либо разводились по три-четыре раза, то есть, очевидно, к браку относились несерьезно. Ими владеет стремление к экзистенциальной свободе: что ж, они ее получат. Свободу умирать в одиночестве. На здоровье. К женщинам они относятся как к зверям в зоопарке: что-то дикое, странное и непонятное, иной вид. От Эрики я научился слову «женоненавистничество». В Беркли в конце шестидесятых было немало «разгневанных молодых женщин»; в общении с ними я постоянно чувствовал, что на меня нападают, и старался защищаться (иной раз — с использованием таких слов, которые не употребляю уже лет двадцать). Их послушать, так мы не вправе называть женщин «детками» и вообще виновны во всем мировом зле, от изнасилования Корделии Перкинс (лучшая подруга Барбары, моей тогдашней девушки, — она поздно ночью возвращалась домой одна по темной улице) до всех мировых войн, ибо их, разумеется, развязали мужчины.
