Ирина Лобановская - Злейший друг
И никогда не надо оспаривать ничьих мнений. Опровергнуть все нелепости, в которые верят люди, невозможно. Человек понимает так, как хочет понять, и убедить его, что надо что-либо воспринимать по-другому… Даже не пробуйте. И не бойтесь ничего, кроме грехов. Бог ждет долго, да бьет больно.
— При чем тут Олег?… Валентин ухмыльнулся.
— Парень, который ел карандаши. Не перестал с возрастом?
У Олега действительно была такая привычка. И все часто шутили на эту тему. Идут пить пиво, решают, кто с какой закуской: с воблой, сосисками…
— А тебе, Олежка, пиво, конечно, с карандашом?
Он машинально часто брал карандаш и кусал зубами, откусывал краешек. Потом — второй. И так упорно минут за двадцать раскусывал весь карандаш на мелкие кусочки. В течение дня мог из одного-двух карандашей сделать на столе одну-две груды обломков. Однажды и этого ему показалось маловато — Олег взял пластмассовую ручку и нервно разгрыз и ее, превратив в яркую горку кусков.
Один из операторов «Мосфильма», услышав, что в драме, которую он снимает, будет играть Авдеев, трагически заломил руки:
— Вы что, люди?! Авдеева на киностудию?! Он же мне камеру сгрызет!
С точки зрения психологии тут есть трактовка: у человека постоянная сдерживаемая агрессия, проявляющаяся на подсознательном уровне в виде желания кусаться. Отыгрываться на карандашах.
Шепот в трубке: «Не плакай и не печаль бровей…»
Глава 20
Удача — это мера счастья в ширину, тогда как неудача — проба на счастье в глубину.
Ксения оказалась удачливой на сцене и в кино. И неудачливой во всем остальном. Но такого огромного везения — всюду — не бывает. И так ей несказанно повезло: у нее были театр, роли, фильмы, зрители, поклонники… И враги. Тоже закономерно.
— Всем талантам и гениям приходится долго бороться за существование, прежде чем мир признает их, — иногда посмеивался Сашка. — Крепись! Ты попала в число избранных.
Попала… в число… избранных… за что?., за какие заслуги?…
Иногда твердила себе: «Все, я больше не могу… Нет сил…» Приползала домой в слезах. И отвечала самой себе: «А через не могу…»
И снова: съемки, душные студии, продувные ветра на натуре, вопли режиссеров, истерики партнеров и партнерш… И ее собственные, конечно…
И овации зрительного зала, и премии кинофестивалей, и добрые объятия Лели… И холодные глазки Натальи…
— Маленькая, но кусючая, — говорил Сашка о Наташе Моториной.
И однажды пристал к ней, как дитя малое, но спокойно-сардонично:
— И-е! Натка, ты Сальери!
Она ответила серьезно и пронзительно:
— Я Моцарт!
Тоже большой ребенок. Сашка посмеивался:
— Нет, Сальери!
Натка отозвалась еще пронзительнее и истеричнее:
— Моцарт!
Она была прирожденным снобом: всюду к месту и не к месту вворачивала о своей близкой дружбе — с самого детства, с московского серо-пыльного двора между громадами домов — с Ксенией Ледневой, всегда ходила на все премьеры и просмотры в Дом кино, — а Ксения всегда приглашала подруг, — и потом опять монотонно твердила, что вот была… видела… поздравляла… приятельницу детства… Ксению Ледневу… ту самую… которая…
— А ты ее не боишься? — как-то спросил Сашка. Ксения удивилась:
— Натку?! С чего бы это?
— А в речке крокодил… — пропел Сашка. Ксения с досадой махнула рукой.
В последнее время она все чаще и чаще мечтала об одном: чтобы Митя окончил семинарию, но ничего для этого не делала, даже в церковь его не водила. Хотя туда сын ходил с Сашкой.
Ксения старалась не заговаривать с ним о сыне. Понимала: так лучше и безболезненнее. И возврат невозможен. Наверное, она во многом виновата перед Митей, а как же иначе? И вообще, почему люди всегда так уверены, что виноваты их дети, которые не слушаются, не учатся и убегают из дома при каждом удобном случае? Почему так редко, так мало взрослые задумываются о собственной вине перед своими детьми?
Ксения часто думала, что Мите так — именно так — лучше. Она все равно не сумела бы в своей вечной театрально-киношной суете уделить ему столько времени, сколько Сашка. И ты его со счетов не сбрасывай… Но… И все-таки… тем не менее… Забор коротеньких насмешливых слов, твердящих свое: «Какая ты мать?… А еще Варьку осуждаешь… Ты ведь немногим лучше…» И раздавливающая правда этих слов…
Ксения сделала несколько провалившихся попыток вернуть Митю, всякий раз наталкиваясь на его сопротивление. И отступала. И жила дальше. И пробовала снова…
Маленький Митя однажды переделал на свой лад главный пасхальный тропарь, который часто поется на Пасху: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Он на Пасху пел тропарь вместе со всеми, но не до конца понимал его смысл: что значит «во гробех». И, по «собственному усмотрению», пел так: «…и сущим воробей живот даровав».
Сашка хохотал потом, услышав вопрос сына, понимавшего, что он поет неправильно. Но как надо?
— Ты ему плохо объясняешь, — сердито сказала Ксения, выслушав Сашкин рассказ. — Отец Андрей говорил, что молитва должна быть понятна каждому, тем более ребенку.
— И-е! Совсем не плохо. И промурлыкал:
Старинная беседка,Увитая плющом…Сиреневая ветка…А я тут ни при чем!
Ксения злобно швырнула трубку.
Куда бы ни пришел Сашка — хоть на скамейку во двор, — никто никогда не слышал от него рассказов о работе. И новостями он не интересовался, зачастую искренне не знал о том, о чем все горячо толковали уже полгода. Но зато все обязательно и первоочередно слышали от Сашки, что России необходимо возвращение монархии. И его монологи о близком или прошедшем церковном празднике, о том, как надо праздновать, как поститься, как причащаться… Плюс ко всему Сашка вдруг собрался петь в церковном хоре.
Накануне своего очередного дня рождения позвонил Ксении:
— Заглянешь?
— Без вариантов, — буркнула она.
Понимала: придешь туда на день рождения и увидишь людей вроде Сашки, которые будут толкать речи про монархию в России и дарить в основном одно и то же — иконы, кресты, ладанки, пояса с молитвами, свечки, просфоры… Ксения поразмыслила и купила подарок соответствующий — икону Богоматери.
Пришла…
— Мама! — обрадовался Митя и бросился к ней. Прижался светлой головой — весь в Сашку!
Притих.
Как трудно жить на земле… А кто тебе обещал, что будет легко?
И какая она мать…
Вдруг выяснилось, что с подобным подарком одна Ксения. Обстановка довольно свободная, и гости — вполне светские люди, кто-то даже неверующий. И подарки — огромный сувенирный бокал, книги, что-то по карате, кассеты, техника… кто-то вообще принес деревянную статуэтку, с Востока привезенную, — обнаженную девушку. И одна Ксения с иконой…
