Трюк - Иден Финли
Она наклоняется и целует меня в щеку, и я благодарю Бога, что хоть кому-то из моих новых родственников нравлюсь. Но что ей нравится больше, так это то, что Ноа хоть раз в жизни чем-то увлечен. Он говорит о «Радужных койках» как о своем ребенке.
Мать Ноа просто классная. Когда мы решили продолжить развивать проект в Нью-Йорке, она сразу же вызвалась помочь. Я волновался за судьбу «Коек», если мы переведем их в Чикаго, а меня отсеют из «Вориорз». А так, учитывая, что Джей-Джей остался в Нью-Йорке, мы знали, что все равно будем ездить туда и обратно.
Когда Ноа с матерью уходят, а мы с Мэддоксом снова остаемся вдвоем, я чувствую, как напряжение в плечах слегка спадает.
— Ты как? — волнуется Мэддокс.
— Так заметно, что я все еще полный отстой в этих делах? Все эти разговоры, хождения, социальное общение и прочая лабуда…
Мэддокс сочувственно кивает.
— Понятия не имею, как Дэймон с этим справляется. В смысле, одно дело — пойти куда-то повеселиться, но когда рядом его клиенты, приходится сбавлять обороты, чтобы ненароком не сделать или не сморозить что-нибудь. Что в моем случае очень даже возможно.
Да, вполне в его духе.
Я перевожу взгляд на Дэймона, разговаривающего с одной из восходящих звезд бейсбола.
— Список клиентов твоего ненаглядного определенно растет. Однажды ты, может, даже станешь маленькой домохозяюшкой, — посмеиваюсь я.
Мэддокс пропускает мою шпильку мимо ушей.
— Даже не знаю, что хуже — когда Дэймон учился в Колумбийском или эта круглосуточная работа. Его график всегда был сумасшедшим, но сейчас он просто безумный. С тех пор, как вышла статья того парня, я почти не вижу Дэймона. Ненавижу этого Леннона.
А мне, напротив, Леннон очень даже нравится. Сначала, конечно, нет, но тот факт, что он не раструбил о нас с Ноа в своем журнале, делает его в моих глазах хорошим парнем. Они с Ноа, кстати, сдружились.
— Мне показалось, я видел Леннона где-то здесь.
— А это не он там, у бара? — Мэддокс показывает на другой конец барной стойки. — А… это… это с ним не Олли Стромберг? Они что… — Он щурится, пытаясь рассмотреть их в полумраке. — Ой-ой.
— Что там? — Я оборачиваюсь и вижу двух смеющихся блондинов. Которые стоят излишне близко друг к другу. Почти как если бы… флиртовали. — В смысле, тот самый хоккеист Олли Стромберг? Клиент Дэймона?
Олли — гей?
— Полагаю, он не догадывается, что разговаривает со спортивным репортером?
— Блядь!
— Нам, наверное, стоит пойти и спасти парня, пока он не выдал себя прессе, — говорит Мэддокс.
— Да, блин!
Но не успеваем мы сдвинуться с места, как Ноа и Дэймон врываются в зал с противоположных концов. Интересно, заметили ли они то же, что и мы?
Может, Леннон и не слил наше с Ноа грязное белье во все печатные издания, но ведь в самом начале он пытался задурить его, чтобы вытянуть информацию. Еще не родился на свет журналист, который не пускал бы слюни на сенсацию о «запертом в шкафу» спортсмене. Плавали, знаем, чуть не утонули. Спасибо, не надо.
Затаив дыхание, мы наблюдаем, как надвигается крушение поездов, и в этот момент по микрофону объявляют мое имя.
— Что там? — Я резко оборачиваюсь к сцене и вижу брата, который смотрит прямо на меня.
— Боже, прямо как в детстве, — шутит Джей-Джей в микрофон, и публика смеется.
Мне хочется где-нибудь спрятаться, но в то же время я так им горжусь. Это вроде как само собой разумелось, что Ноа наймет группу Джей-Джея, но они реально зажигают по полной.
— Следующая песня для тебя, братишка, так что ты уж послушай внимательно, — говорит Джей-Джей и берет в руки акустическую гитару.
Он проигрывает первые аккорды, и я не сразу узнаю песню, но когда Джей-Джей начинает петь, я вспоминаю мелодию, что постоянно слышал с тех пор, как мы вернулись в Нью-Йорк.
Заглядывая в мою постель,
Без желанья узнать мою душу,
Мир не готов прозреть,
Купаясь в реках невежества,
Но я перейду эту реку
Вам не сломить меня,
Потому что есть тот в этом мире,
Что видит лишь нежности свет,
Он видит лишь доброе сердце,
И любит всего меня,
И даже жестокие мили,
Не погасят любви огня.
Он все загадывал «числа»,
Пытался из мыслей прогнать,
Но теперь мы с ним неделимы,
На двоих у нас жизнь и судьба.
В середине песни рядом со мной появляется Ноа, и я прислоняюсь к нему.
— Эта песня, — тихо говорю я, — о нас.
— О вас с Джетом?
— Нет. О нас с тобой. Слушай.
После следующего куплета Ноа шепчет мне на ухо:
— Это потрясающе.
Все чувства, что я испытал с первого дня встречи с Ноа, выходят на поверхность. Взлеты и падения, неприязнь, что кипела во мне поначалу, медленное осознание того, что Ноа — один из немногих в моей жизни, кто правда на моей стороне… Мне приходится дохрена стиснуть зубы, чтобы сдержать слезы.
— К слову… как думаешь, будет очень невежливо оставить собственный благотворительный вечер, чтобы заняться сексом со своим мужем? — усмехается Ноа.
— Скорее всего.
— Знаешь, а ведь в песне все верно. Я твой. И так будет всегда. — Ноа целует меня в щеку. — Нет никакого «числа», когда речь о нас с тобой. Есть только бесконечность.
