Тамара Уманская - Граница. Таежный роман. Пожар
И встретил он свою единственную любовь, свое невероятное счастье — Альбину… И отступил, испугался. Но отец ведь не испугался, мама сама не захотела. Откуда же теперь знать? Если бы он был настойчивее, если бы ничему и никому, даже ей самой…
И Вадим грустно усмехнулся. Хорошо других судить, а сам-то?
Он повернулся к отцу:
— Пойдем, я тебя отвезу. Я на машине.
Тот внимательно посмотрел на него — не ослышался ли? Нет, в самом деле — «ты» сказал… Отвернулся, прикусив задрожавшие губы, перевел дыхание и ответил спокойно, буднично:
— Спасибо. Машина — это хорошо. Мне вот тоже все обещают — как участнику войны и инвалиду. С ручным управлением. Да все у них фонды с фондами не сходятся.
Подхватил лейку, хозяйственную сумку, которая, оказывается, была спрятана под лавочкой, и они пошли по скрипящему гравию дорожки. Вадим заметил, что отец заметно припадает на правую ногу, хотя и старается идти ровно и легко.
Всю дорогу молчали. Отец только пару раз подсказал, где свернуть.
Машина остановилась возле подъезда. Отец засуетился, не сразу нашел ручку, чтобы открыть дверь. Вадим помог ему.
— Во-он наши окна на третьем этаже, — сказал отец. — Видишь, Маша в окне стоит, меня выглядывает. Беспокоится уже… Может, зайдешь? Она рада будет.
Вадим покачал головой:
— Спасибо, как-нибудь в другой раз.
— Конечно, конечно, — торопливо закивал отец. — Представляю, как ты занят.
Вадиму стало жаль его.
— Мне и правда сейчас некогда. Мне по делам надо. Я потом обязательно к тебе приду.
— Вот хорошо! Ты, пожалуйста, помни, что у тебя родня есть… Ну, ты вон какой — знаменитый, заслуженный. А мы люди простые, может, даже скучные. А все-таки родня. Не один ты, понимаешь?
— Понимаю, — тихо сказал Вадим. — А почему же ты ко мне не пришел тогда… когда мама умерла?
Отец съежился, опустил голову и засопел. Потом смущенно забормотал:
— Болел я. Инфаркт у меня был. — Он помолчал и сказал уже спокойно, с некоторым отчаянием полной откровенности: — Нет, не в инфаркте дело. Не думал я о тебе тогда. Не думал, и все. — Неожиданно лицо его просветлело. — Я ей про себя рассказывал, а она мне — про Пушкина. Смешно?
Вадим печально улыбнулся:
— Нет, не смешно. Мне, во всяком случае, не смешно. Я это всю жизнь слышал: «У Пушкина все есть».
Отец оживился, схватил его за руку и тихонько засмеялся счастливым детским смехом:
— Правда? Ах, как хорошо! Я ведь совсем необразованный был, у меня считается неоконченное высшее, а Пушкина я в школе прошел да и забыл, я больше математику и физику любил, а стихи — это, думал, для девчонок… Она мне про дуэль рассказывала. Почему такая рана была страшная. Пули ведь сами лили, они получались неправильной формы, со смещенным центром тяжести. Ну, это я понял. Попадет такая дрянь и ходит по всему телу… И он так мужественно держался, что даже врачей обманул. Они только на второй день стали ему опий давать…
Долго объясняю, да? Не умею коротко говорить. Учитель… Я и сейчас все время Пушкина читаю. И все стихи у него — про Анну… Что ты смеешься, поживи с мое — поймешь. Вот есть такое коротенькое. Про Ленинград, конечно, но для Москвы тоже годится. И вообще, Пушкин Москву больше любил.
Город пышный, город бедный,Дух неволи, стройный вид,Свод небес зелено-бледный,Скука, холод и гранит —Все же мне вас жаль немножко,Потому что здесь поройХодит маленькая ножка,Вьется локон золотой.
Это — про Анну! И про меня немножко. Как я жил без нее? Знал, что ходит она по этому городу своими маленькими ножками, с этими светлыми, именно что «золотыми» завитками на затылке… И было мне «жаль немножко» умереть… А когда не стало ее…
Лежу в больнице, весь проводами опутанный, иголками исколотый, «утку» под меня суют… Старый, гадкий, сам себе противный. И думаю — отстаньте вы от меня, надоели!
Машенька ходит каждый день, моет меня, переворачивает… Вот один раз сидит и кормит меня с ложечки бульоном. А я отворачиваюсь, плююсь. И говорит она, будто случайно вспомнила:
— Вадюша, я на кладбище была, у Анны Станиславовны. Памятник хороший, красивый. А могилка ужас как запущена, сорняками заросла. Ты бы съездил, посмотрел… Цветы надо бы посадить. Да и оградку до зимы поставить.
Я на другой день встал и пошел.
Ну, все. Пойду я. А ты заходи, когда сможешь.
Вадим смотрел, как седой прихрамывающий мужчина заходит в подъезд, как за ним закрывается дверь, вновь открывается, нет, это не отец, это какая-то женщина вывела на прогулку немолодого понурого спаниеля. Вадим еще какое-то время сидел, упираясь лбом в сложенные на руле руки, потом решительно выпрямился, повернул ключ зажигания и сорвался с места. Взвизгнули покрышки. Старый спаниель от неожиданности подпрыгнул, с лаем помчался за ревущим железным чудовищем и, размахивая ушами, бежал через весь двор, пока машина не свернула за угол.
Вадим очень спешил. Он торопился домой. Сейчас он приедет, войдет в квартиру и первым делом позвонит Керзону. Нет, сначала он откроет настежь все окна и впустит в комнаты воздух и свет — не может же он привести любимую женщину в это логово! Он отчистит от грязи углы и душу. А потом позвонит Керзону. Пусть достанет билет. На сегодня. На поезд. На самолет. На корабль. На собачью упряжку, в конце концов. А не достанет, так и черт с ним, Вадим пойдет пешком. И дойдет.
Смерти нет. Страха нет. Есть только любовь. И она — вечна.
Светофор вытаращил зеленый глаз, и в зрачке его засветилась прямая стрелка. Вадим рванул машину с места. Ему — прямо. Больше он не свернет со своего пути.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
