Наталия Рощина - В двух шагах от рая
— И сколько мне ждать?
— Тот, кто любит, не замечает времени.
— Да, когда речь идет о взаимности. А что оставляешь мне ты? Долгие одинокие вечера? Постоянные мысли о том, что рядом с тобой может оказаться другой. Тот из прошлого, которого ты никак не можешь вычеркнуть раз и всегда! — в тоне Рогозина, снова прорывалось раздражение, но Юлия молчала. — Как ты не поймешь, что не будет того, что было. Он бросил тебя, бросил. Ты еще помнишь об этом?
— Да, — глухо ответила Юлия, незаметно отодвигаясь на считанные сантиметры от Дмитрия.
— Он изменил, а измена никогда не проходит бесследно, даже если вы оба будете усиленно делать вид, что все по-прежнему. Единения больше не будет! Это путь в тупик, к внутреннему разрушению. Ты же не можешь не согласиться со мной, Юля!
— Ты тоже неплох в роли психоаналитика, — поджав губы, ответила она. — Только я тоже не намерена пускать тебя настолько близко. Мне это не нужно. Сейчас не нужно.
— Понятно, — буркнул Рогозин.
— Кстати, куда мы едем?
— Везу тебя домой.
— С ума сойти. Мы ехали ко мне! — почему-то Щеголеву этот факт возмутил.
— Да, к тебе. Я подумал, что тебе будет свободнее на своей территории, — объяснил Дмитрий. — В любом случае я не ошибся — мы едем в верном направлении. Осталось минут десять, и мы на месте.
— Мы не знаем людей, — вдруг сказала Юлия, ни к кому не обращаясь. — Мы не знаем их по той простой причине, что сами себя не знаем. Как же судить о других?.. Невозможно.
Рогозин предпочел не комментировать сказанное. Остаток дороги они провели в молчании. Время от времени Юлия поворачивалась к Дмитрию, но, видя его застывшее, каменное лицо, не решалась произнести ни слова. А когда автомобиль остановился возле ее подъезда, Щеголева все-таки решила сломать образовавшийся лед.
— Спасибо, Митя, — прикоснувшись к его густым волосам, тихо произнесла она. — Я никогда не забуду этот вечер.
— Взаимно, — Рогозин нашел в себе силы улыбнуться. Он не должен испортить впечатление, запомнившись ей мрачным, надутым типом. Он будет улыбаться и снова превратится в милого, обаятельного молодого мужчину. И тогда она еще пожалеет, что была так нерешительна. Она уже жалеет, только не хочет это показать.
— Ты не обижайся на меня, хорошо? — Юлия покачала головой. — Вот я такая, и ничего не поделаешь.
— Ты замечательная. Если бы рядом со мной была такая женщина, я бы добился гораздо большего.
— Интересно, — задумчиво произнесла Щеголева. «Знаю, что с тобой добьюсь всего. Я достигну таких высот, что тебе никогда не будет за меня стыдно!»
— Я опять что-то не так сказал? — поинтересовался Рогозин.
— Нет, слова, слова. Они окрыляют, убивают — они всесильны. Нельзя просто произносить их. Понимаешь?
— Да.
— Я серьезно отношусь к словам, поэтому не говорю то, в чем не уверена, — Юлия приблизилась к Рогозину и едва коснулась губами его щеки. — Если ты готов ждать — это проверит твои чувства, поможет мне найти себя.
— Надеюсь, что ты поступишь мудро, — нежно целуя ладонь Юлии, сказал Рогозин.
— Я постараюсь.
— До встречи.
— До свидания, Митя.
— Я буду звонить, — помогая Щеголевой выйти из лимузина, предупредил Дмитрий. — Я буду делать это часто, чтобы ты не забывала обо мне.
— Хорошо.
— Я буду приглашать тебя провести со мной вечер. Ты не против?
— Я бы хотела пока ограничиться звонками. К тому же ты — мой стилист. Я буду назначать тебе деловые встречи в салоне.
— Твое слово — закон. Даже во время второго свидания я всегда выполняю все желания дамы, — лукаво улыбнулся Рогозин.
— Значит, на третьем — все в твоих руках?
— Дождусь ли?
— Время покажет.
Рогозин кивнул и поцеловал Юлию. Еще мгновение он держал ее теплую, сухую ладонь в руках, разглядывая тонкие пальцы. Наконец выпустил их.
— Спасибо и спокойной ночи, — сказала Юлия и стала подниматься по ступенькам крыльца, когда сзади раздался голос:
— Юлия Сергеевна, если вы не против, я занесу к вам цветы, — ее догнал водитель, держа в руках корзины с цветами.
Щеголева оглянулась на Дмитрия: он стоял, держа в руках розу. Цветок был поломан — наверняка один из тех, что лежал на коврике. Рогозин нежно прикасался к нему, не замечая, как острые шипы больно колют пальцы.
— Хорошо, спасибо, — ответила Щеголева и открыла дверь подъезда, пропуская водителя вперед. В последний раз оглянувшись, она увидела, что Рогозин стоит спиной к ней. Измятый цветок, лишившийся лепестков, лежал у его ног.
Лето выдалось невероятно жарким. В городе столбик термометра не опускался ниже двадцати пяти градусов даже по ночам. В квартирах стоял тяжелый, горячий воздух, от которого спасали только прохладный душ и сквозняки. Долгожданное лето изнуряло. Человеческая натура, всегда желающая «зимою лета, осенью весны», находилась в том состоянии, когда в радость был бы пасмурный, дождливый день, а не сияющее солнце в лазоревой бесконечности. Щеголева в этом плане не отличалась оригинальностью. Она плохо переносила жару, считая дни, каждый из которых приближал пору ненастий.
Но Юлии повезло. Ей удалось вырваться из знойных оков панельной многоэтажки и провести остаток отпуска под Керчью. Прекрасное, уютное и немноголюдное место для отдыха подсказала ей, как обычно, Надя. Ее Анфиса уже третий год отправлялась именно туда — большое имение радушных хозяев, которые окончательно перебрались из Керчи и приспособили свой огромный дом, двор, парковку под мини-дом отдыха. Солнце, песок, отдаленность от больших пляжей, немногочисленная публика, состоявшая из трех-четырех семей. Никто не мешал друг другу — владения были столь обширными, входов и выходов в доме было тоже немало, поэтому зачастую за день не со всеми из жильцов встретишься. Юлию такой отдых устраивал: она не любила шумных компаний, ненавидела ялтинские, алуштинские пляжи, где ей приходилось бывать. Невероятное скопление людей всегда действовало на нее угнетающе. Щеголев не сразу получил возможность отдыхать в элитном санатории, поэтому поездки к морю, с целью оздоровить Наташу, всегда были для Юлии одним из напряженных периодов в году. Она возвращалась загорелая, внешне посвежевшая, но совершенно не отдохнувшая.
Эти времена давно канули в лету. В этом году Наташа и Сева, словно желая хоть как-то скомпенсировать предстоящую разлуку, взяли над ней шефство. Вернее не над ней, а над ее отдыхом. Уговаривая ее отдохнуть десять дней под Керчью, они словно постепенно приучали ее к тому, что она скоро останется одна, что она должна привыкнуть к мысли об отдыхе, когда нужно думать исключительно о себе, о своем здоровье.
Вообще Юлия не очень-то и сопротивлялась очередному предложению детей. Она изрядно устала не только от зашкаливающего термометра, но и от неопределенности в личной жизни, которая прибавляла градусы и окончательно выбивала из колеи.
