Тщеславие - Виктория Юрьевна Лебедева
Мы, как это ни странно, на всю жизнь сохранили вполне теплые, ровные отношения. Так сказать, дружим семьями. Герман до сих пор по выходным к Юльке заезжает. И до сих пор привозит шоколадки да плюшевых собачек, хотя она уже, слава Богу, университет заканчивает.
…Эх вы, мужики… Мастера? И все-то вам Маргарит искать! Чтобы в рот смотрели, чтобы «вдохновляли» на подвиги ратные и чтобы окна смогли побить при случае всем тем гадам, которые почему-либо вас недооценили. А еще желательно, чтобы были те Маргариты красивыми, богатыми и бездетными и соглашались бы жить в подвальчике. И тогда вы, дай срок, развернетесь на полную катушку.
Как у вас, мужики, все прискорбно просто!
А если вам попадется вместо искомой Маргариты пусть чуть-чуть, но Мастер? Вот когда пятки сверкают!
Поначалу тяжеловато было, ну да ничего, вскоре после окончания института я к творцам пристроилась, — сначала «Суфлер»[8] крутила, потом редактором в «Новостях» поработала некоторое время, смогли мы с Юлькой квартирку снять. А когда я, как говорится, «вышла в тираж» и уже в состоянии была делать свою авторскую программу «О музыке с Надеждой…», то мы купили себе вполне достойное жилье в центре. Все мои знакомые считали меня карьеристкой… А я и не хотела уже, честное слово, только теперь приходилось самостоятельно выплывать, денежки зарабатывать — Юльке на счастливое детство. Вот и не получилось остановиться. Может, судьба?
А с тобой, Слава, мы больше не виделись. Вернее, ты больше никогда меня не видел. Я наблюдала за тобой исподтишка. Это происходило не нарочно. Просто телецентр по сути своей — большая деревня, и все в этой деревне хотя бы через одного знакомы, и слухами в этой деревне земля полнится, и не столкнуться в этой деревне хотя бы раз в полгода практически невозможно…
И давно уже ничего от тебя, Слава, не нужно было, а любопытство осталось все-таки. Я видела, как ты толстел и лысел, как ты менял одежды и автомобили и как продвигался по службе, обзаведясь в результате золотой табличкой «В. В. Леонидов» на двери персонального кабинета, «шестисотым» «мерседесом» и сотовым телефоном.
Когда мне доводится проходить мимо твоих «апартаментов» и слышать, как ты — теперь лысый, толстый, надменный и правильный, как американская политика, — распекаешь своих многочисленных подчиненных, я очень забавляюсь, ей-богу! Что из тебя выросло?! А еще говорят, что Наполеоны якобы все маломерки. Неправда. Ты, Слава, превратился в самого настоящего Наполеончика. Несмотря на свой двухметровый рост. Порой я выхожу из подъезда телецентра и невольно становлюсь свидетельницей того, как твое величество отбывает с работы. Это крайне поучительное зрелище. За тобой семенит личный секретарь, постоянно кивая, словно китайский болванчик. Он открывает перед тобой дверь авто. Он подсаживает тебя под локоть. Секретарь — само старание, кажется, что от административного восторга он вот-вот выпрыгнет из собственного костюма. Ты уезжаешь, и кривляется за задним стеклом твоей до блеска начищенной иномарки развеселый плюшевый череп, насмешливо разглядывая согбенного от натуги секретаря и меня, вечно стоящую за спиной, своими пустыми черными глазницами. Ты исчезаешь за поворотом. Секретарь молниеносно распрямляется. У него становится такое лицо… Я полагаю, он ругается. Весьма вероятно — матом. И возвращается к подъезду уже совсем иной походкой. Я же иду дальше — к своей машине, мысленно ухмыляясь.
И что меня так к тебе привязало, Слава? Тогда, в институте? Черт его знает!
Разумеется, у меня были другие мужчины. Но от них странным образом ничего не оставалось существенного. Так, по мелочи: любовь к Набокову от одного прозаика, нелюбовь к свинине от одного татарского поэта, привычка к пиву «Клинскому»-продвинутому от одного модного графика… И все. А ведь как наши отношения удачно складывались поначалу? Какие были бурные страсти! Но с ними со всеми я распрощалась легко и больше не вспоминаю никогда, а о тебе нет-нет да и подумаю. Может быть, все дело в том, что так называемая счастливая любовь делает нас слабыми и глупыми, а так называемая несчастная — сильными и самостоятельными, и память моя — благодарность за то, что ты сделал меня сильной? Впрочем, я, может быть, не права и дело не в этом.
В сущности, что я знаю о тебе, Слава? Только то, что ты теперь большая шишка на ровном месте. Женат ли ты? Есть ли у тебя дети? Хочется думать, что все в твоей жизни сложилось хорошо и ты счастлив. Я тебе этого желаю, во всяком случае. Искренне.
У меня вот Юлька есть. Хотя тебе, Слава, разумеется, все равно.
Она красивая, моя Юлька. Мне, слава Богу, не чета. И мне всегда казалось, что она, такая красивая, просто не может не быть любимой. Но знаешь, Слава, вчера она прилетела домой вся в слезах и учинила небольшой разгром, а потом кричала что-то о друге, который… Какое совпадение! Чем не бразильский сериал?! Теперь она злится на меня и говорит, что я «холодная». Я ей сочувствую, конечно. Но этим сочувствием не увлекаюсь. Ведь если посмотреть с другой стороны, то у нее явно наклевывается шанс чего-нибудь «эдакого» в жизни добиться. Весь вопрос в том, насколько хорошо и быстро она умеет забывать.
Вот ты, Слава, забыл меня молниеносно. Наверняка забыл. И это случилось так давно, что мне уже не обидно. Только знаешь, Слава, как-нибудь не поленись, включи радио… любую станцию, где по-русски…
…Ты рулишь по городу на своем новомодном «мерсе» или просто проходишь мимо палатки с кассетами и сидюками, тебя окружает музыка… Слышишь? Они поют… Ты не знаешь, ты не можешь знать, но поверь мне на слово, все они (все, кто поет мои песни) могли бы петь для тебя, Слава. Исключительно для тебя. Для тебя — глухого. Для тебя — фантома в моей голове. Но вот фантом исчез, а они остались.
Так или иначе, я стала кем стала. И, честное слово, благодарна тебе за это. Кем бы ты ни был на самом деле, однако факт остается фактом — ты меня «породил». Мою жизнь скучной не назовешь. Достигла, так сказать, славы, а тебя, Слава, так и не вернула. И подозреваю, что получила много больше того, к чему стремилась.
Не думаю, что
