Тщеславие - Виктория Юрьевна Лебедева
На сей раз мы даже успели выйти за дверь аппаратной и пройти пару метров по коридору.
— Слава Богу? Наконец-то? — облегченно вздохнула Пална. — А то я уже думала, что вообще никогда отсюда не выйду?
— Светлана Павловна! Вас к телефону! Муж, кажется? — тут же закричала Верочка нам вдогонку.
— Твою мать! — тихо выругалась Пална и побежала назад, в аппаратную.
— Я вас внизу подожду, у доски объявлений! — крикнула я ей вслед.
В результате я уже пятнадцать минут топталась в холле напротив доски объявлений и от нечего делать читала о том, что продается «ВАЗ» такой-то модели, что в таком-то районе сдается однокомнатная квартира с мебелью, что выпускник актерского факультета ищет работу корреспондента или телеведущего…
— Надя! Ты что тут делаешь?! — раздалось у меня над ухом так неожиданно, что я едва не вскрикнула. Этот голос… Сердце сразу подпрыгнуло к горлу да там и застряло, я стала медленно оборачиваться, изо всех сил стараясь унять занимавшийся озноб.
Передо мной в холле первого этажа стоял Слава, и глаза его были оторопело распахнуты. Да уж, вопрос действительно получился и «удивленным», и «широкоглазым»…
А голоса не было. Совсем. Я пыталась выдавить из себя хоть одну фразу, но ничего не получалось.
— Так что ты тут делаешь? — снова спросил Слава, уже поспокойнее.
Я подняла голову и заглянула в его холодные эмалевые глаза, удивление в которых стремительно вытесняли ясные искорки презрения, и вспомнила тот нелепый день… Последний… И одну-единственную фразу: «Я просто хотел с тобой поиграть!»
Сердце вывалилось обратно из горла и поскакало бешено, я набрала полную грудь воздуха и совсем-совсем чужим голосом выдавила:
— Из-звините… Вы меня, наверное, с кем-то перепутали…
Уже улыбка Славина начала растягиваться от уха до уха, и с губ готова была сорваться какая-нибудь насмешка, и презрительные искорки заполыхали в полную силу, но…
…Из затруднительной ситуации меня неожиданно вывел Александр Васильевич Масляков. Он появился откуда-то со стороны больших лифтов, широко и приветно раскинул руки в стороны и с возгласом: «Людочка! Людочка!» — двинулся ко мне.
— Пр-рошу прощения, — смущенно пробормотал Слава. А потом развернулся на сто восемьдесят градусов и потопал в сторону выхода…
Уже и Масляков удалился, принеся свои извинения, а я все стояла и смотрела в спину уходящему Славе и совсем-совсем ни о чем не думала.
Из оцепенения меня вывела Верочка. Она за мной прибежала вниз и еще из дверей стала орать как ошпаренная:
— Надька, пошли бегом! Экстренный выпуск!
Я от тихой Верочки такого громкого вопля не ожидала. Но удивляться по-настоящему мне было некогда, Верочка уже повернула обратно, и я просто рванула вслед за ней в коридор.
— А Пална что? — спрашивала я на бегу.
— Ой, у Палны — труба полная!
— В смысле?
— Да ей муж знаешь зачем звонил? Он с табуретки грохнулся.
— Ну и что?
— В лучшем случае — сильный вывих. Он в командировку собирался, на антресоли за чемоданом полез. А ты Палниного мужа видела, нет?
— Не-а.
— Эдакий шкафчик под два метра. Пятьдесят последнего размера. Бывший штангист. Нет бы ему стремянку поставить. Представляешь, такая туша — и на табуретке! Ну и грохнулся, естественно. Теперь в коридоре лежит у телефона. И на Палну по телефону матерится, что она ему чемодан вовремя не приготовила.
— А Пална что?
— А Пална в ярости, разумеется. Она к Любане побежала отгул на полдня брать, мужа в травмпункт везти. А тут еще этот чертов экстренный выпуск.
— По поводу?
— Да как всегда. Самолет захватили.
«Да… Не задался день», — размышляла я, лежа на крошечном кожаном диване. Было половина пятого утра. Я пыталась уснуть, но у меня ничего не выходило. В аппаратной было холодно, как в рефрижераторе, и я не знала, куда девать ноги. Ворочалась, ворочалась…
Вот всегда — не понос, так золотуха. И брак у нас был, и бросок у нас был, и объяснительные мы писали, и Наум со своими закидонами… Так нет же, еще террористов нам не хватало для полного комплекта. Не могли как будто до завтра подождать, к-козлы! А мама раз пятьдесят позвонила, наверное… Еще бы, трагедия — Юлька чашку разбила. Подумаешь, террористы, подумаешь, заложники. Вот чашка — это да… Это важно. А поход в магазин к кругосветному путешествию у нас приравнивается, нужно срочно полный отчет об экспедиции выложить, даже если до эфира три минуты. И что ей опять Герман не так сказал? Или нет, кажется, не сказал, кажется, он что-то не съел. Ай-яй-яй, какое неуважение! Зять был недостаточно голоден. Бог мой, как же болит голова! Сейчас лопнет. Мне бы их проблемы! И еще этот Слава. Когда и не надо, и видеть не хочется, а уж тем более — слышать. Все одно к одному. Спасибо Александру Василичу, спас мою шкуру. Из дурацкой ситуации вытащил честь по чести. Как же это надоело, кто бы знал. Ну почему Слава, зачем мне вообще этот Слава?! Нет. Все. Хватит. Брошу я все к чертовой матери! Уволюсь’ Не хочу я его видеть, даже мельком! Сил моих больше нет! И из института уйду. Достаточно с меня маньяков от литературы и рассуждений этих о том, как надо… Зачем мне в это ввязываться? Право, не стоило и начинать. Все равно ничего не выйдет. Мое дело маленькое: Юлька да Герман. И чтобы теща с зятем не поубивали друг друга, а все остальное… Ну его, Славу этого, к черту! Катись, провались?…
Мне было неудобно, мне было холодно, у меня голова раскалывалась, и нога затекла, и уснуть я не могла никак… И тогда я клятвенно пообещала себе, что больше никогда… НИ-КОГ-ДА!
Забавно… На следующий день мне позвонил композитор, и отступать, как говорится, стало поздно и некуда.
…Я напрасно сказала свое «НИКОГДА». Сила инерции оказалась слишком велика, и я уже не смогла остановиться. Композитору стихотворение глянулось, он песню написал, песня понравилась одному весьма популярному киноактеру, спел он ее, какая-то новомодная звездная группа (не помню, как называется) перекупила и стала раскручивать — хит получился, на каждом углу запели… Как в сказке — мышка за кошку, кошка за Жучку, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, ну а дедка, разумеется, за репку…
На пятом году моего незадавшегося замужества Герман ушел.
Это как раз совпало с защитой диплома и выходом в свет моего первого поэтического сборника. Почитал Герман этот сборник и объявил, что я его «интеллектом подавила». Ну и смылся,
