Татьяна Дубровина - Испить до дна
Алена, так и не встав с пола, плотно зажала уши ладошками, чтобы не слышать всей этой грязи. Но она видела, как безостановочно и беззвучно, словно у выброшенной на берег рыбы, раскрываются его губы...
Те губы, что так сладко целовали...
И любимый образ расплывался, искажался, терял очертания. Так растекается красавица медуза под лучами горячего солнца, превращаясь в жидкий бесформенный кисель.
«Хоть бы он скорее ушел, — думала она. — Долго я этого не вынесу!»
А он и правда повернулся к дверям, и она бессильно опустила руки. Рано!
Алексей повернулся и подобрал с полу шелковые шторы:
— Зачем тебе подстилка, ты сама подстилка!
Не слушать, не слушать! Но он кричит громко, слишком громко, попробуй не услышь!
— Сука не захочет — кобель не вскочит. Одних соблазняешь в ванне, других в печке! Тебе все равно где, все равно кто, лишь бы у него стоял...
Ушел.
Все было кончено.
Нет, не все.
Потому что он вернулся и принес вместо штор ее заветное кожаное панно, сорванное со стены вместе с кнопками.
— Забери! Можешь передарить своему Григорию. Или любому следующему клиенту!
Ей показалось, что панно окрашивается красным.
Кровь?
Нет, просто оно превращается в плащ матадора, которым размахивают перед раздувающимися ноздрями не Тельца, а уже Быка. Разъяренного и беспощадного, готового постоять за свою жизнь и за свое достоинство.
— Убирайся, негодяй, — глухо сказала она и, по-бычьи наклонив голову, двинулась вперед.
Но перед ее лицом уже захлопнулась дверь ее же собственного дома. Да и не дверь это уже была, а глухая бетонная стена. Стена склепа, навсегда отгородившая ее от света, от мира, от жизни.
И наступила непроглядная темнота.
Все рухнуло, как старая обветшалая печь. Чувство складывается не из кирпичей, и нет такого цемента, который мог бы вновь скрепить разрушенное...
Прощай, Алеша.
Прощай, Венеция. Прощай, Красиково.
Пусть земля будет вам пухом, Любовь и Счастье.
Аминь...
Мне в тягость жизнь: хочу забыться,Хочу не знать, что я живу,Хочу от жизни отрешитьсяИ от всего, что наяву... Кн. П. А. Вяземский
Часть четвертая
Моя вечерняя звезда,
Моя последняя любовь!
На потемневшие года
Приветный луч пролей ты вновь!
Средь юных, невоздержных лет
Мы любим блеск и пыл огня;
Но полурадость, полусвет
Теперь отрадней для меня.
П. А. Вяземский
Глава 1
ВЕТЕР СТРАНСТВИЙ
На поверхности океана легкими складками вздыбливались волны. Будто кто-то потянул за край шелковой бирюзовой скатерти, и ткань сморщилась, мягко сползая к краю стола...
У горизонта океан сливался с небом.
И даже белая громада научно-исследовательского судна казалась крошечной точкой в этом безбрежном просторе.
А внизу было тихо.
Плотная толща воды окутывала шар подводного батискафа, сдавливала мощной рукой, стремилась расплющить тех, кто непрошено вторгался в царство Нептуна.
Сюда не проникал свет. Лишь мощный луч прожектора рассекал непроглядную темноту.
Алексей потер виски.
Его напарник кубинец Мигель перегнулся через его плечо, глянул на показания приборов и присвистнул:
— Алексис, комрад, не пора ли на свет Божий? Наша подруга решила нас измотать окончательно...
— Посмотрим, кто кого, — процедил Алексей.
От напряженного вглядывания в огромный круглый иллюминатор глаза его покраснели и начали слезиться.
Вырваться бы сейчас из тесной наблюдательной кабинки туда, в глубинный простор, расправить затекшие ноги, нырнуть и столкнуться лицом к лицу с какой-нибудь пучеглазой красоткой с хвостом и плавниками...
Но увы! Та, кого они так стремились увидеть, не какая-нибудь безобидная крошечка. И давление на таких глубинах, которые она выбрала для того, чтобы надежнее спрятаться от любопытных людских глаз, человеку, даже самому тренированному, выдержать не под силу...
Уже две недели они караулят эту красавицу, лишь изредка поднимаясь на поверхность, чтобы пополнить запасы пищи и воды.
Местные рыбаки передали сообщение, что видели необычайно крупный экземпляр, уверяли, что чуть не поймали диковинку в сети, но она вырвалась, «хвостом вильнула и ушла в глубокое море...».
— Я думаю, парни ошиблись, — в который раз начал Мигель. — Приняли рому да и спутали плавники с лапами... Чего с пьяных глаз не примерещится!
Ему смертельно хотелось затянуться сигарой, во рту даже чувствовался ее сладковатый терпкий привкус. И пожалуй, он тоже с удовольствием глотнул бы рому...
Но его напарник по подводной вахте фанатично продолжал вести наблюдение.
— Алексис, — позвал Мигель, — кажется, мы зря время теряем. Ну подумай, ведь ни разу не зафиксировали экземпляр крупнее метра шестидесяти. Да и все они давно окольцованы... Откуда возьмется двухметровая?
— От верблюда, — процедил Алексей.
Мигель со вздохом потянулся, насколько позволяло тесное пространство батискафа, и опять скрючился на своем месте.
Он уже мысленно посылал всяческие проклятия неугомонной мисс Латимер, которую угораздило впервые обнаружить это редчайшее чудовище и в честь которой его нарекли латимерией.
И вот уже полвека, как все ихтиологи мира словно с ума посходили. А ведь это чудище и рыбой-то назвать можно только с большой натяжкой.
Латимерию отнесли к целакантообразным группы кистеперых, но Мигель считал, что с крокодилом у нее гораздо больше сходства. По крайней мере, короткие кривые лапы, которыми она неуклюже перебирает, когда выползает на сушу. И дышит воздухом, тяжело вздымая бока, покрытые жесткими крупными пластинами чешуи...
Нет, конечно, хорошо бы отловить неизвестный, особо крупный экземплярчик и занести свое имя в анналы... удостоиться упоминания в чьем-нибудь научном докладе...
Вот только вряд ли... Эта доисторическая образина выжила в неизменном виде, невзирая на торжество эволюции. И их всех она тоже переживет.
А они жизнь свою транжирят вдали от солнечного света и радостей жизни, лишь бы удостоиться чести свидания с этим капризным неуловимым чудищем...
Алексей легонько тронул рычаг управления, и батискаф чуть развернулся, двинувшись вправо.
Луч света заметался... и Мигель охнул от неожиданности, позабыв разом и о роме, и о сигаре.
Прямо на них смотрели два тусклых, словно у древней старухи, глаза.
