Ксения Васильева - Теплый пепел надежд
Он молчал, в упор глядя на нее. Она отвечала ему грустным спокойным взглядом.
— Но как?.. — выдавил наконец из себя Кирик.
— Как я могла? Или как я это сделала? — спросила Сонечка, чуть усмехнувшись.
Он вдруг почувствовал приближение грозовой атмосферы.
Сонечка напряглась, готовая к отпору, в ее сухо поблескивающих глазах появилась твердость. Он тоже постарался взять себя в руки. Кто он, мужчина или тряпка, слабак?
Перед ним несчастное, изломанное людьми существо, в чем есть и его доля… Вместе с тем она — убийца.
Раньше, когда она думала, что убила Макса, это приводило ее в состояние стресса, а теперь она сидит перед ним спокойная и чуть грустная, и ни капли вины! Какими бы ни были те люди, которых… Можно ли их лишать жизни? Можно ли брать на себя такое право?
— Да, — сказал Кирик, — я хочу знать и то, и другое. Расскажи мне… — он чуть замялся, — как это пришло тебе в голову?..
— Если вам это так надо или так интересно, я расскажу, — согласилась она, и ему показалось, что в голосе ее просквозило презрение.
— Решила я давно, — начала она и попросила: — Дайте сигаретку, у меня закончились…
Кирик принес пачку сигарет. Соня затянулась сигаретой так, что половина ее тут же сгорела.
— Так вот, Кирик Сергеевич, решила я давно. С той минуты, когда оказалась зимой, ночью, на улице, правда, с деньгами, в куртке Геннадия, которую я сорвала с вешалки, он еще крикнул мне вслед: «Воровка! Вернешь куртку, не то в милицию сообщу! Тебя засадят!» Отнять у меня куртку он не мог — трахал очередную «натуру»…
Вот с той минуты я и решила. А сделала очень просто. Уже выйдя от доктора с безукоризненным лицом, на котором действительно не оказалось ни шрама, ни пятнышка, я отправилась к Геннадию. Он, конечно, не узнал меня, был изумлен, потрясен и тут же согласился делать скульптурный портрет…
Она посмотрела на Кирика, усмехнулась своей странной усмешкой — грустной и вместе с тем наглой:
— Вы подумали, что я и к вам… так? Не бойтесь, к вам я по-другому…
Кирик обозлился: «не бойтесь!» Он не боится, ему только с каждой минутой становилось все тяжелее, неприятнее и холоднее в ее обществе.
— К вам я по-другому, — повторила она и продолжила: — Он усадил меня за стол, выставил что-то… И смотрел тем взглядом, который я хорошо знала: алчным и раздевающим. Сказал, что хотел бы создать из меня обнаженную… Я согласилась. Он пришел в неистовство — не могла бы я раздеться, чтобы он посмотрел…
Я вышла, чтобы раздеться… У меня, вы знаете, родимое пятно на животе, над пахом как раз, и он всегда меня попрекал, когда кто-нибудь хвалил мою фигуру, орал, что у меня гадкое пятно на брюхе, что на него противно смотреть!
В общем, набросила легкий шарфик на лицо — я так задумала, честное слово, не зная, смогу ли совершить это… Мне хотелось его ошарашить, а там…
Я вошла, он обернулся и застыл: он знал мое тело и это гнусное, как он говорил, пятно… Я спросила его: ну как? Узнаешь красавицу?
У меня и голос изменился (Кирик это заметил), а тут я постаралась говорить своим прежним… Получилось.
И пока он таращился, не зная, что делать, я вдруг спонтанно вытянула вперед руки с черным лаком на длинных ногтях и взвыла: «Я пришла за тобой оттуда! Там я стала красавицей, а ты сгубил меня, я замерзла в ночи!..»
Он побелел и упал. А я ушла. Не подойдя к нему. Потом узнала, что он умер от сердечного приступа, но не в ту минуту, а чуть позже, при каком-то парне… Как видно, он ничего никому не сказал: его глодал страх, он от него и погиб. Я его убила? Он убил меня.
Сонечка замолчала.
Кирик тоже молчал, не в силах переварить услышанное. Боже! Сколько же горя пришлось на эту девочку!.. И что с ней сталось…
Сонечка продолжила:
— Макарыча я убила по-другому. По-настоящему. Он же был такая гадость, и вы все это либо знали, либо подозревали, но он вам был удобен! И никто из вас ему слова худого не сказал! Он мне сделал паспорт, когда я к нему пришла красавицей. Он не узнал меня, я сказала, что меня послал один ныне покойный художник.
Макарыч долго кочевряжился, но потом за большие деньги сделал. А я принесла «хорошее» средство, усыпляющее навеки, мы с ним выпили, он сказал, что за сделанную им услугу я должна с ним переспать.
Я согласилась, и мы с ним за это выпили. А перед тем я объявила ему, что я уродка Соня и что ему больше не жить на этой земле. Я не хотела, чтобы он не знал, за что… И он понял, что с ним будет…
Это была отвратительная сцена. Я ушла, бросив еще там сигарету…
Снова наступило тягостное молчание. Но Соне необходимо было излиться, освободиться от тяжкого кома, засевшего в сердце… И она, вздохнув протяжно, с надрывом, сказала с какой-то мольбой:
— Кирик Сергеевич, только вы не думайте, что это я… виновата в гибели Андрея Николаевича… Даю вам слово, хотя оно, наверное, для вас ничего не значит.
Кирик вздрогнул. Как?! И Андрей? Это, конечно, она! Пусть лучше не клянется, не надо больше ничего, у него кончаются силы! Сонечка, увидев, как подействовало на него это известие, поняла, что он ничего об этом не знает.
— Вы разве не читали?.. О его гибели в автокатастрофе? В МК было…
Он брезгливо поморщился:
— Ты же знаешь, я не читаю желтую прессу.
— Да, я помню это… — спохватилась Соня. — Они разбились на машине. Но это не я! — закричала она. — Хотя можно теперь все на меня сложить!
— Что ты кричишь? — вдруг спокойно спросил он, выйдя из оцепенения. — Кто и что о тебе знает? Только я. Не рассказывала же ты всем и каждому о… — он был не в состоянии применить это жуткое слово «убийство» к Сонечке…
Но нет! Это не Сонечка, теперь это Зинаида!
— Не рассказывала, — ответила она с вызовом, видя, что он изменился: стал суше, холоднее. В течение ее рассказа он менялся, но проблески жалости оставались, а сейчас… их нет. — Зря я рассказала вам. На что я, дурочка, надеялась? На то, что вы меня поймете? Пожалеете? Поможете? Ага! Жди от вас жалости! Вы сейчас думаете — когда же она уберется, чтобы спокойно послушать музыку и продумать завтрашний день… Знаю я вас! Черт меня дернул припереться!
Она вся пылала от обиды, старой обиды: он так и не пришел к Генке и не забрал ее оттуда! А она ждала! Не позвонил, не спрашивал — не хотел ничего знать! Он равнодушный, жестокий человек! Нет, он — сверхчеловек, каким себя считает.
Ему вообще все безразличны. Она нарушила его покой, а теперь потревожена его абстрактная мораль! И возможно, завтра ему будет плохо работаться… Злыдень, монстр, кикимора болотная! Так думала она. Ни в коем случае не заплакать перед ним. Она сейчас уйдет. Пусть бежит в милицию. Хотя он не побежит, подумала она, и была права.
