Ксения Васильева - Теплый пепел надежд
А ему необходимо с ней увидеться!
Коротко позвонили в дверь. Новые? Рановато. Федя с просьбой о бутылке? Возможно. Он посмотрел в «глазок». Перед дверью стояла дама в большой шляпе, лица не видно.
Кирик отворил дверь. Дама подняла голову, открылось прелестное лицо, обрамленное рыжими завитками, она ослепительно улыбнулась.
— Кирик Успенский? — спросила она мягко. — Я правильно пришла?
— Да, — только и сумел ответить Кирик.
— Разрешите? — чуть насмешливо спросила молодая женщина. Смутившись, остолбеневший хозяин пригласил войти.
Она шла по коридору ломкой походкой красавицы, привыкшей к подиуму.
Чуть замешкавшись, женщина распахнула дверь в мастерскую, вошла и остановилась, разглядывая.
Молодая прекрасная незнакомка усмехнулась:
— Никогда подобного не видела! У вас всегда так? Или я попала не в то время? — она повернула к Кирику смеющееся лицо.
— Всегда, — откликнулся он.
Гостья внимательно посмотрела на него и медленно произнесла:
— Мне говорили, что вы молчун, но настолько?.. Впрочем, это ваше дело, — холодно проговорила она и перешла на деловой тон:
— Кирик…
Гостья подождала, пока он назовет свое отчество, чего он делать не собирался — она-то вообще не назвалась!
Словно смутившись, незнакомка воскликнула:
— Я же не представилась! Зинаида, — и протянула руку для поцелуя вниз ладонью. Но Кирик чуть поклонился и легонько пожал протянутую руку.
Дама, едва заметно нахмурившись, продолжила:
— Кирик… Я хотела бы иметь свой портрет.
И замолчала, глядя на него.
Художник тоже смотрел на нее. Гостья поежилась под его взглядом:
— Как вижу, такая натура вас не вдохновляет. Но я столько о вас слышала… Пусть это будет дорогой заказной портрет. Заказы же вы берете?..
И тогда он сказал:
— Здравствуй, Соня, я знал, что ты придешь, но не думал, что такой…
Потерявшись, она тихо спросила:
— Как ты меня узнал?.. — Раньше она его на «ты» не называла.
— Я же художник и столько красил тебя, — как-то печально ответил он. — Чутье. Может быть, такое же, как у матери. Думаешь, она бы тебя не узнала?
— Думаю, не узнала бы, — надменно произнесла Соня, — ведь мой «возлюбленный» Макс не узнал меня! Влюбился!.. — Все это она говорила с чувством превосходства, нисколько не смущаясь.
— Как ты изменилась, — медленно проговорил Кирик, разглядывая ее.
— Естественно! — воскликнула она.
— Я не о том… — вздохнул он, — ты изменилась внутренне.
— Что? Стала хуже? — с вызовом спросила Сонечка.
— Хочешь правду? Ты стала отвратительной.
Вспыхнув до корней своих рыжих завитков, она вдруг заплакала, отвернулась от него.
— Ты хотела правду? Ты ее получила, — говорил Кирик меж тем ровным, спокойным голосом. — А теперь ты плачешь. Чего ты ждала? Что я приду в восторг от твоей смазливой мордашки? Но ведь на меня это не действует, Соня, ты же должна бы меня знать! Или уже забыла? Немудрено.
Она не отвечала, отвернувшись, и Кирик замолчал, ощутив безмерную жестокость своего заявления.
Ведь она, по сути, девчонка! Ей так хотелось похвастаться своей новой внешностью, как новым нарядом! А он даже не оценил ее хотя бы одним-единственным комплиментом… Однако это была не та Сонечка, которую он знал и готов был полюбить… Даже если считать ее надменность и светские ужимки бравадой, маской.
Не так бы она пришла к нему, если бы осталась той Сонечкой, даже изменив внешность… Эта ему была несимпатична. И все же на сердце у него скребло оттого, что он ее обидел, и Кирик мягко предложил:
— Ну что ж, садись, посидим, как прежде, выпьем кофейку… И все обсудим.
Но видел, что это напрасно — она оскорблена, раздавлена, уничтожена его словами.
Плечи ее все еще дергались, и он тихо сказал:
— Сонечка, девочка моя, прости…
Кинувшись ему на грудь, она стала плакать, зарывшись лицом в его заляпанную красками рубаху. Кирик отодвинулся от нее, осторожно взял за руку и усадил на стул.
Соня все плакала, и он дал ей стакан воды… Она отстранила его руку и бросилась к двери.
Кирик догнал ее, приговаривая:
— Соня, Сонечка, ты не должна так уходить, слышишь? — Она молча, зло боролась с ним, и наконец он понял, что не хочет ее удерживать.
— Ты сама хочешь уйти. Иди. Но я тебя жду, поняла? Нам о многом нужно поговорить.
Хлопнула дверь. Кирик остался один, готовый бежать за ней. Как он мог так отстраниться? Ведь теперь она еще более хрупка и ранима! Какой же он тупой, черствый, эгоистичный тип. С ним нельзя иметь дело.
(Тут Касьян и засек Соню, когда она вышла и остановила машину. Он подумал, что «Зина» поехала в Дом, и потому со спокойной совестью отправился туда же. Однако Зина-Соня вдруг велела шоферу везти ее обратно.)
Кирик чувствовал себя убийцей, ему было тошно и страшно, он презирал себя и ненавидел, жалея Сонечку все больше и больше…
Он жалел ту Сонечку. Эта девица для него совершенно чужая, и он рад был, что она не стала его долго терзать заламыванием рук.
Но ведь она все-таки Соня! Сонечка! И потому он в ответе за нее. Вспомнился ему Касьян, который, несмотря на его профессию, был Кирику симпатичен… Однако тот при деле, он должен действовать по букве Закона, даже если сам будет испытывать к подследственной жалость.
«Господи! Прости меня!» И еще подумал Кирик, что если бы кто-то близкий и авторитетный (хотя среди живых для него авторитетов не было) сказал ему: «Ты отвратителен», мысль о самоубийстве не была бы для него дикой.
А что, если и Сонечка?.. Даже такая, как теперь?.. Кирик не знал, за что хвататься: то ли бежать ее разыскивать, то ли идти на поклон к Касьяну и все ему выложить, но лишь как предположение… Нет, нет и нет! Туда он не пойдет.
Именно в этот момент раздался звонок в дверь.
Это была Соня. Ее заплаканное лицо чуть-чуть приблизилось к тому, каким оно было тогда… Или Кирику так хотелось. Он был несказанно счастлив!
— Сонечка, дорогая моя, — сам чуть не плача, бормотал он, — я так рад, что ты вернулась! Я — дурак, идиот, прости меня, ради всего святого!
Он взял ее вялую, холодную, влажную руку, потащив в комнату, где они столько вечеров провели в разговорах, молчании, слушании музыки… О, какое это было счастливое время!
Не сопротивляясь, Соня дала снять с себя плащ, оказавшись в роскошном синем струящемся шелковом платье с тоненькой золотой цепочкой, обмотанной вокруг шеи несколько раз. Она была очень хороша с вьющейся пышной короткой стрижкой и бледным лицом, которое светилось, как драгоценный фарфор.
