Джулия Лонг - Греховная невинность
Поймав себя на этой мысли, графиня почувствовала, что валится с ног от усталости.
Свернувшись клубком на диване возле камина в гостиной, Ева подтянула колени к подбородку. Она сделала для Хенни все что могла. Привела к ней служителя Божия, чтобы тот помолился за нее. Если кто-то на земле и мог замолвить за Хенни словечко перед Господом, то это Адам Силвейн.
Ева не собиралась спать, она хотела бодрствовать. Но воля Адама оказалась сильнее ее воли, и ей пришлось уступить. Впервые с тех пор, как она в последний раз видела Адама, Ева уснула.
В темной, как гроб, душной комнате пахло гусиным жиром, травяными отварами и настойками, которые не смогли исцелить Хенни. Остро пахло потом и болезнью.
Опустившись на колени перед кроватью, Адам приложил ладонь ко лбу больной и едва не отдернул – ее голова пылала, как раскаленная печь. Взяв Хенни за руку, он начал молиться.
Женщина стонала и что-то шептала в забытьи. Обрывки фраз, слетавшие с ее губ, раскрывали Адаму историю ее жизни. Он разобрал имя Макбрайд. «Свернуть ему шею», – прорычала Хенни. Она беспокойно металась на постели, сбрасывала одеяла, молотя ногами воздух, и едва не опрокинула Адама мощным ударом.
Он продолжал молиться.
Адам старался дышать вместе с Хенни, отчаянно желая, чтобы ее дыхание стало таким же ровным, как у него, чтобы спал лихорадочный жар. Если бы он мог передать ей свои силы, вырвать Хенни из когтей болезни.
В комнате царила такая густая тьма, что Адама охватило странное чувство, будто он погрузился в океан вечности, где время невластно над людьми.
Адам не мог бы сказать, когда наступил перелом, когда Хенриетту перестала трясти лихорадка. Казалось, ее карета неслась к обрыву, навстречу гибели, и взмыленные лошади вдруг замерли на краю бездны.
Он продолжал шептать слова молитвы. Возможно, задремал. В вязкой темноте спальни молитвенное бдение легко перетекало в зыбкий полусон. Но что-то вырвало его из забытья. Адам вдруг понял, что слышит какой-то новый звук.
Тяжелое, затрудненное дыхание больной стало более спокойным и глубоким. Оно замедлилось и… выровнялось. Хенни мирно спала, широко разбросав руки и ноги. Болезнь отступила.
Выпустив руку женщины, Адам молитвенно сложил ладони и закрыл глаза. У него вырвался прерывистый вздох.
«Благодарю тебя, Господи».
Он вдруг почувствовал, что его сотрясает дрожь.
Хенни слабо улыбнулась во сне и что-то прошептала. «Постлуэйт», – послышалось Адаму.
Это удивило его не меньше, чем внезапный перелом в болезни.
Ева вздрогнула и проснулась, чувствуя, как бешено колотится сердце. Обведя глазами комнату, она увидела Адама. Тот молчаливо наблюдал за ней, сидя на другом конце дивана.
– Неужели я сплю?
Ева побледнела, пронзенная страшной мыслью: что с Хенни? Она умерла?
– У Хенни спал жар, – поспешно проговорил Адам усталым хриплым голосом. – Кризис миновал. Теперь она вне опасности. Ей стало лучше.
Резко выпрямившись, Ева прижала руку к горлу, не в силах поверить, что все это ей не снится. Прислушавшись, она уловила глубокое, ровное дыхание спящей. Со вздохом облегчения Ева откинулась на спинку дивана. Ее тело бессильно обмякло.
Адам улыбнулся краешком губ.
– Как… что вы… – Она отбросила с лица волосы, борясь с подступающими слезами.
Жадный взгляд Адама задержался на ее блестящих темных кудрях, рассыпавшихся по плечам.
– Я молился. Сидел рядом с ней. Держал за руку. Возможно, в болезни Хенни за последним жестоким кризисом наступил перелом. Точно не знаю. Просто я почувствовал, что ей стало лучше. Она по-прежнему с нами и, надеюсь, еще долго будет ворчать, донимая вас придирками.
Откинувшись на мягкую спинку дивана, Адам молча любовался Евой. Отблески огня падали на ее лицо, высвечивая оттенки кремового, белого и розового, – алебастровый лоб, матовый подбородок, слегка покрасневший нос и пятна румянца на щеках. Маленькие узкие ступни под его взглядом спрятались в складках ночного пеньюара, как укрываются в норках лесные зверьки. Поджав колени к подбородку, она натянула на ноги тонкую ткань и обхватила себя руками. В этой позе она могла бы показаться невинной, как маленькая девочка, если бы отсветы пламени не обрисовывали соблазнительные изгибы ее тела: изящную линию спины, округлые ягодицы, высокие груди.
Острое, как молния, чувство пронзило Адама огненной вспышкой, по спине пробежала волна дрожи.
А в следующий миг Ева плавным движением перебросила на грудь сверкающую россыпь черных кудрей, скрыв за этой шелковой завесой свое гибкое тело от его взгляда.
– Не знаю, смогла бы я пережить смерть Хенни? – прошептала она с грустной усмешкой. Казалось, графиня корит себя, отказывает в праве на слабость.
– Думаю, нет такого испытания, которого вы не могли бы вынести и стать еще сильнее.
Ева резко повернулась к нему.
– Вы… думаете, будто я твердая, как скала?
– Нет. О господи, нет. Может, закаленная, как клинок?
– Не нежная, как цветок?
Адам негромко рассмеялся. Потаенные чувства, невысказанные слова так долго теснились в его голове, ища выхода… Наконец он дал им свободу. Они плавно потекли, одно за другим, словно танцоры, скользящие по сцене.
– Нет. Вы сложная… Удивительная… неповторимая… бесстрашная… забавная… сильная… умная… преданная… любящая. – С каждой встречей он открывал в Еве что-то новое, непознанное. Он мог бы говорить о ней бесконечно. Слова рвались из его сердца. Чудесная. Прекрасная. Опасная. Необыкновенная. Моя. Адам не решался произнести их вслух, но они пронизывали каждую его фразу.
Подобно художнику, он точными, смелыми мазками рисовал ее портрет. Ева слушала его, затаив дыхание и смущенно опустив глаза.
– Я так рада, что вы пришли. – Голос ее осекся.
«Ничто не могло бы удержать меня». Адам понимал, что противиться неизбежности бессмысленно. Он принадлежал Еве всем сердцем, всей душой.
Он молча кивнул, не в силах заговорить, задыхаясь от переполнявших чувств.
Взгляд Евы скользнул по его руке, по пальцам, где остались незажившие ссадины от удара, которым он уложил Хейнсворта.
– Ох, Адам. – Мягко взяв пастора за руку, она сжала его ладонь. Дыхание преподобного прервалось. Время замедлилось, потекло густым шелковистым потоком. – Я не хочу, чтобы вы снова поранились из-за меня. Я… – Графиня неожиданно замолчала. – Мне невыносима мысль, что вы страдаете.
Ева подняла глаза. Она казалась подавленной, почти испуганной своим признанием. Кожа на ее щеках натянулась, лицо застыло.
– Ева, – хрипло прошептал Адам. – Айви.
Он погрузил пальцы в ее пышные волосы, чувствуя, что тонет, опускается все глубже и глубже, безвозвратно, неотвратимо. Он наклонился вперед, мягко запрокинув голову Евы, и, измученный нестерпимой иссушающей жаждой, впился в ее губы. Исступленная страсть полыхала в нем, тихая нежность и мягкость сгорали в ее пламени.
