Шарлотта Мендельсон - Почти англичане
Нет смысла, убеждает она себя, надеяться на случайную встречу. У Марины все хорошо, перестань волноваться. Можно спокойно пойти в «Брэгарольд» и дождаться утра.
Марина не хочет быть грубой. Мистер Вайни – зови меня Александр – добр и внимателен. Разве не об этом она мечтала? К тому же происходящее ее возбуждает, хотя и не должно. Просто она не уверена, что им стоит вот так разговаривать – вдали от школы, на мосту, ночью.
Марине впервые приходит в голову, что никто не видит их и не слышит: вокруг сплошные поля. Ей не то чтобы страшно – мистер Вайни взрослый, да и она не вчера родилась. И потом, разве не приятно было сидеть с ним на виду у людей, для которых он – знаменитость, разве не нравилось говорить со зрелым и понимающим собеседником? Разве не рисовались ей раньше картины куда живописней: некоторые – в этой самой машине? Что-то в голосе мистера Вайни подсказывает, что он ее понимает.
Он со щелчком откидывает ремень безопасности, потягивается и, глядя на огни, говорит:
– Наконец-то свобода. И знаешь, что странно? Чувствую себя ужасно молодым.
– Правда?
– Абсолютно. Словно мы ровесники. Будь мы… Будь мы с тобой одних лет и равными во всем остальном – что, конечно, не так…
– О да, – благоразумно замечает Марина.
– Уж мы бы тогда развернулись.
– Как, как это?
Он поворачивается к ней: голова, затем плечи.
– Ты в этой школьной рубашонке – вылитая крестьянка.
Марину посещает чрезвычайно странная мысль: почему-то кажется, будто этот их разговор означает, что мистер Вайни сейчас ее поцелует. Не нужно ли его остановить? Эти губы целовали миссис Вайни. Марина думает: «Я не знаю, чего хочу».
Зато Александр Вайни, кажется, знает.
37
Голос Ильди в ночной тиши:
– Что-то тебя беспокоит?
Лора вздрагивает. Она не первый час ворочается без сна, думает, вздыхает и, должно быть, бормочет как сумасшедшая, полагая, что Ильди спит.
– Извините. Я, я вас разбудила?
– Нет, я не сплю. – Молчание. – Значит, все более плохо, чем мы думали.
– Простите, что? – осторожно спрашивает Лора, хотя, конечно, знает ответ.
– Ты взяла книгу у Марины?
– В смысле…
– Книгу, которую написал тот человек. Ты взяла ее?
– Я пыталась. Простите. Мы, мы поругались. Но это ведь не…
– Да, – говорит Ильди. – Что ж, сейчас я расскажу тебе, и это закончится.
Лора открывает и закрывает рот. В комнате повисает гудящая тишина.
– Об авторе? Об Александре Вайни? Знаете, я, кажется, уже догадалась.
– Не думаю, – твердо отвечает Ильди. – Только я, Рози и Жужи знаем кое-что об этой семье. Сейчас ты тоже будешь знать.
– Почему нет?
Что-то пошло не так. Как и боялась Марина, от разговоров мистер Вайни перешел к поцелуям. Она ничего такого не имела в виду. Или имела? Ее тело считает иначе.
– Простите, я…
– Почему?
– Я стесняюсь, – говорит она, щадя его чувства.
– Стесняешься? После рассказов о том, какие номера вы откалываете в школе? Тут уж не до стеснения.
– Но я никогда… У меня… Нас могут увидеть.
– Кто? Фермер мимо пройдет? Ему-то что за дело? Слышала о животноводстве? Они там и не такое видят.
И вот, представляя лошадей, Марина позволяет одной его руке остаться на коленке, а другой – лечь на блузку. У мистера Вайни холодные пальцы, а может, у нее жар – это хуже, тогда он поймет, что она возбуждена. Как ни странно, Марина предпочитала поцелую беседу, в которой две ее жизни, настоящая и воображаемая, сливались, как два цветных луча. Теперь же на смену возбуждающему покалыванию – в голове, под кожей и так далее – пришла нервозность. Как нелепо: ведь он мужчина, отец. Супруг. Знаменитость. Ничего плохого случиться не может, что бы это ни значило.
Марина хочет напомнить о миссис Вайни, но та стиснута между ними, как шрам из «Терезы Ракен»: под его пальцами, на его губах.
– Ну, давай. – Он опять нависает над ней. Любопытно (они обсудили бы это, не будь он так занят), с каким восторгом мечтала Марина о том, чтобы стать объектом напористой страсти, и до чего непохожей на ожидания, даже пугающей, оказалась реальность. Марина безучастно отмечает очередной пробел в знаниях. Что, если для мистера Вайни поцелуи – не самоцель, а начало еще неизвестного ей пути, ведущего к сексу?
– Глупенькая, – говорит он. – Иди сюда.
Как его остановить? Кажется, она случайно дала согласие и не может пойти на попятный без того, чтобы его оскорбить. Рука скользит по колготкам, и Марина шумно выдыхает – этому невозможно сопротивляться.
– Так-так, – говорит мистер Вайни, – кому-то уже хорошо.
– Пожалуйста, я… сейчас, – смущенно отвечает Марина. Он ждет, что она приподнимется, чтобы легче было спустить с нее трусики. Она тяжело дышит и старается не смотреть вниз.
– Я не уверена…
– Не строй из себя скромницу. Кого ты обманываешь?
– Но…
– Сама ведь только что рассказала, как наведывалась в ванную для девочек в этом своем Нью-стрит…
– Вест-стрит.
– Неважно. Несмываемая грязь. Ты же не будешь отрицать свои намерения?
– Какие намерения?
Они одновременно опускают глаза на его вельветовые брюки: удивительно новая синяя ткань с недвусмысленной выпуклостью. Мистер Вайни прав. Виновата только она. И разве это не лучший комплимент – реакция организма на (предположительно) Маринину красоту, интеллект и чувствительность? Свидетельство ее жизнеспособности.
В знак уважения к оказанной чести Марина осторожно тянет руку, но не может себя пересилить и, когда его широкая ладонь касается юбки, почти мгновенно отшатывается.
Однако он уже не обращает на это внимания. Пристегнутый ремень безопасности давит ей на лицо и грудь, одна из которых выпирает навстречу мистеру Вайни. Это все равно что смотреть, как тебя убивают: он нависает над ней, прижимается к ее ноге – шорох вельвета, тяжелое дыхание, беспокойные пальцы… Марина кусает губы. Это больно. Она пугается и внезапно очень, очень жалеет, что так обошлась с ним.
– Ну, – приглушенно говорит мистер Вайни. Он шарит рукой возле паха, но Марина притворяется, будто ничего не видит. Она едва заметно сдвигает ноги и смотрит в окно, в темноту.
– Черт, – говорит мистер Вайни, – ты можешь подвинуться?
– Меня немного… зажало, – отвечает она.
Потом что-то тычется ей в ногу, как собачий нос: горячее и немного липкое. Снова этот жаркий запах, как… как… У нее перехватывает дыхание; она зажмуривает глаза. Слезы бегут по ресницам и крыльям носа.
– Простите, – говорит она.
– О господи! Ну что еще?
– Мне очень жаль.
– Что?
– Я не могу.
– Что значит не могу? Какого…
– Не знаю. – Она думает: если он этого хочет, будь что будет, но на лице мистера Вайни написано отвращение. – Я просто…
