Непара - Эллин Ти
А я смотрю на нее и слов подобрать не могу. Только руку от подбородка не убираю и бегаю глазами по лицу как одержимый какой-то, каждый сантиметр запомнить пытаясь.
— Зачем ты приехал, Тем? — спрашивает охрипшим голосом, а потом убирает мою руку и колени к груди притягивает, не хочет, чтобы я трогал. Больно. Но она хотя бы больше не плачет, только всхлипывает от прошедшей истерики.
— К тебе, — поднимаю руки к лицу и стираю пальцами слезы. Она не хочет, чтобы я трогал, но не могу, пальцы сами тянутся, я их не контролирую. — Нечего там делать, когда ты здесь.
— Ты нашел чем заняться, — шипит маленькая и кривится, а потом отворачивается, чтобы на меня не смотреть. — Уверена, тебя все еще ждут там, так что езжай и не теряй время здесь со мной. Тебя проводить?
— Если только путь к своему сердцу покажешь, коротышка, — усмехаюсь, когда Лиза хмурится и смешно смотрит на меня, как будто подвох ищет. А я что? Вот такой дурак, тугодум, нет другого. Вчера в любовь не верил, сейчас готов хоть каждую секунду признаваться в этих чувствах, только бы простила меня и за дверь не выставила.
— Это очень дерьмовые шутки, ты же понимаешь?
— Я не хочу больше шутить, Лиз, я за всеми шутками не заметил, как влюбился, кому это надо? Не понимал, что со мной в последние дни, а как понял, так сразу к тебе поехал. Ты со мной случилась, и я слишком до хера времени потратил, чтобы это понять, но теперь точно не уйду, мы и так многое потеряли.
— Это не ты говоришь, — качает головой, а губа опять дрожит, предвещая слезы. — Не умеет Артем так красиво говорить.
— Да я сам в ахуе, веришь? Но сейчас хочется только так говорить, чтобы ты поверила, что, кроме тебя, мне на хер никто не нужен.
— И курица та, которая шею тебе облизывала?
Вижу, как ей неприятно, но поговорить обо всем нужно на берегу, чтобы отпустить боль и недопонимание и просто жить. Вместе желательно.
— Она особенно, сто раз пожалел, что позволил все это. Но, видимо, это нужно было для того, чтобы я понял, что от других меня тошнит, даже член на других не встает. Одна только коротышка красивая сидит под ребрами, а остальные больше не интересуют. Ни одна из них, вообще похер, смотреть даже не хочется.
Маленькая молчит и снова губы кусает, а меня так и тянет самому укусить, с трудом держусь. Опять руки на коленки кладу, не могу не трогать, сильно хочется погреть ее, а то дрожит вся.
— Что, прям не встал, да? — щурится, разрушив молчание.
— Прям совсем, — улыбаюсь. Вот она, коротышка моя. Острая на язычок, дерзкая.
— Так тебе и надо.
Хохочу и присаживаюсь рядом, совсем осмелев.
— Согласен. — И обнимаю малютку за плечи, крепко к себе прижав. — Ты не замерзла?
— Нормально.
— Нет, ты замерзла, — усаживаю крошку к себе на руки и обнимаю так крепко, как только можно. Она не сопротивляется и, как обезьянка, меня руками и ногами обнимает, часто так делает, нравится ей, а я лбом в плечо утыкаюсь и как придурок улыбаюсь, чувствуя в руках мою девочку.
Никогда не думал, что могу так влипнуть, к отношениям скептически относился, крутил у виска на тех, кто вокруг девчонок вился. А сейчас что? Сам сижу с ней на руках и радуюсь как одержимый, что дорвался, что мое, и отпускать не хочу совсем.
— Лиз, я люблю тебя, — говорю, и буквально ощущаю, как воздух в комнате тяжелее становится. Коротышка даже всхлипывать перестает, замирает на руках, не дышит.
— Замолчи, Артем, — говорит со злостью, и отчаянно отстраниться пытается. Не пускаю, размечталась.
— Нет, Лиз, не замолчу. Я тебя…
Закрывает мне рот ладонью, крепко прижимает, чтобы сказать не смог. Глаза опять слезами блестят, мне дико не нравится, что она столько плачет из-за меня, и я беру запястье в свою ладонь, отстраняя руку от лица, и заканчиваю фразу:
— Люблю. Тебя. Я. Понятно?
— Зачем ты все это делаешь, а? — Она с трудом сдерживает истерику, это видно. Предпринимает еще одну попытку встать с моих рук, но, когда дело заканчивается провалом, расслабляется. Ну не отпущу я больше, неужели непонятно? — Зачем, Тем, ты скажи мне, пожалуйста, потому что у меня уже голова кругом. Ты же ушел на заочку, мы видеться перестали, все так хорошо было, я пыталась тебя забыть, а теперь приходишь и делаешь все вот это, чтобы что? Чтобы мне еще больнее было, да? Да мне с бабой не так больно было тебя увидеть, как сейчас все это слышать, зная, как ты на самом деле к любви относишься. Зачем все это сейчас, Тем, если завтра тебе снова надоест? Чтобы я опять плакала, да?
— Чтобы любить тебя, Лиз, — говорю честно, но она не верит. Ежится, на коленках ерзает, встать снова пытается. — Слушай, я знаю, что я мудак. Знаю, правда. И, к сожалению, прошлое исправить я никак не могу, даже если захочу очень сильно. Но все, что сейчас и дальше, можно сделать лучше. Лиз, я честно тебе говорю, что мне на хер больше никто не нужен, кроме тебя. Все, понимаешь? Я не знаю, что сделать, чтобы ты мне поверила, но, честно, говорю правду. Не хочу никого и ничего, даже хоккей на хер не нужен, если тебя рядом не будет. Не думал вообще, что так сильно влипнуть можно, но влип в тебя по самые яйца, а отлипать не хочется. Что мне сделать, чтобы ты поверила, маленькая? Что угодно, только не проси уйти — не уйду.
Смотрит на меня глазищами своими карими, заплаканными, подвох найти пытается. А его нет. Никакого подвоха, только пиздец какой-то в душе из-за слез этих соленых, непрошеных, которые опять по щекам коротышки стекают. Стираю их пальцами, как будто это поможет, и радуюсь, что она больше не пытается убегать. Так и сидит на мне сверху, с ума сводит одним присутствием.
— Лиз, — звучит женский голос сзади, и мы одновременно с маленькой поворачиваемся, глядя на ее маму, — все в порядке?
— Угу, — кивает моя малявка, а потом поворачивается и меня обнимает. И все. На хер, ничего не нужно больше. Только прижать покрепче к себе хрупкую девчонку и улыбнуться как идиоту, который на диете целый месяц сидел, а теперь до самого вкусного торта дорвался.
— Я встречу папу с работы, и мы поедем на дачу на выходные. Неспокойной ночи, — говорит мама Лизы и закрывает
