Кричи громче - Елена Тодорова
– Ярик… Уходи, пожалуйста, – упорно бреет глубже. – Сейчас… Сейчас я не хочу тебя видеть.
А я уже ничего не вижу. Не сразу понимаю, что изображение замыливает жгучая влага в глазах. Откуда она там? Будто песка с размаху швырнули. Черт, я не… Мне не свойственна все эта чувствительность блядская! Но что я, мать вашу, должен сделать, если у меня раздробило душу?
«…ненавижу себя и тебя…»
«Я не хочу тебя видеть…»
– Я понял, – чувствую, что подача из груди идет, вибрирует и прочесывает горло, но голос мне не принадлежит. Скрипучий осадок.
Выбросило.
Проморгавшись, смотрю, как Машка еще что-то сказать пытается. Открывает рот, с дрожью двигает губами, но ничего у нее не получается.
Что ты добавишь? Куда уж больше?
В дверь стучат, но мы не реагируем. Папа Тит входит без приглашения, замечаю периферийно. Вероятно, он даже говорит что-то… Не воспринимаю. В чумном трансе едва нахожу силы, чтобы от Маруси взгляд оторвать. Пошатываясь, разворачиваюсь к окну и выбираюсь. Нет, иду не я. Тело на автопилоте несет. Спрыгиваю на землю и двигаюсь в сторону дороги.
Ветер подрывает и утаскивает душу в далекую даль. Со стороны наблюдаю. Похрен.
Глава 50
Мария
Я не думаю о чем-то определенном, когда стою и бесцельно изучаю в отражении зеркала свое застывшее, будто маска, лицо.
По глубокому дну раковины монотонно стучит вода.
Кап, кап, кап, кап…
Запоздало распознав этот звук, всем телом содрогаюсь. Стремительно направляю дрожащую кисть к ручке смесителя, чтобы дожать регулятор до упора.
Все нормально. Тишина.
Но я… не в силах отцепиться от хромированной конструкции, еще какое-то время стою, согнувшись над раковиной.
Дышу учащенно.
Ладно… Ладно… Все хорошо…
Главное, чтобы тошнота не вернулась.
– Маш, ты скоро? – вздрагиваю от стука.
– Иду, пап!
Выпрямляюсь так же дергано. Оглядываю ванную, словно место преступления. Вдруг что-то не положила на место… Все чисто.
Выхожу и сразу же сталкиваюсь с отцом.
– Я во дворе буду. Ты со мной? Или с мамой останешься?
Господи, ведь мне не шесть лет!
Мне давно не нужен постоянный присмотр. Но… Я понимаю, зачем они это делают.
– С мамой, – у меня к ней есть дело.
– Хорошо. Привет передавай.
Как будто он не видел ее две минуты назад… Небось успели и меня обсудить, и прочее.
– Передам.
Он еще что-то говорит. Я отрешенно улыбаюсь и ухожу. Немного устала от их заботы.
– Мам, ты тетю Нику давно видела? – вопрос задаю с порога, иначе не решусь затронуть эту тему.
Прохожу в кухню и напряженно замираю у разделочного стола. Уверенности в ногах нет, поэтому я машинально вцепляюсь пальцами в край крышки.
– Вчера, – роняет мама и замолкает.
Закончив снимать с бульона пену, откладывает шумовку в раковину и только после этого оборачивается.
Господи, зачем она готовит этот борщ, если он все равно никогда у нее не получается?
Сама не замечаю, как начинаю нервно выстукивать пяткой об пол.
– Виделись мельком. Приветствиями обменялись.
– И все? – не могу скрыть разочарования.
– И все.
– Понятно, – вздыхаю расстроенно.
Мама бросается меня обнимать. Зажмуриваюсь и на мгновение отчаянно прижимаюсь к ней, прямо как в детстве.
– Цветочек… Может, нам стоит сходить к ним?
«Нам» – значит всей семьей. После бункера двенадцать дней прошло… Весь этот затяжной восстановительный период делаем все вместе. Только терапию одна посещаю. И то кто-то из родителей обязательно ждет под дверью. В остальном мама с папой постоянно со мной. Мы много гуляем, готовим, смотрим фильмы, читаем…
Они не желают оставлять меня одну даже ночью.
Когда Яр ушел, у меня случилась первая истерика. С трудом успокоили. Врача вызывали, кололи что-то. Он настаивал на госпитализации, но я яростно сопротивлялась. Благо, папа с мамой согласились, что дома мне будет лучше. Но… Они разбили в моей спальне лагерь. Когда-то я бы посмеялась… Сейчас даже улыбнуться трудно. Имея в распоряжении огромный дом, ютимся втроем на площади в тридцать квадратов. Но… Даже их присутствие и круглосуточно включенный светильник не спасают меня от кошмаров. Просыпаясь от собственных криков, каждый раз думаю, что от страха остановится сердце.
– Нет. Не стоит, – отстранившись, делаю шаг в сторону. Для наглядности еще и головой мотаю. Сейчас у меня случаются такие моменты, когда я не уверена, что выразила мысль вслух. – Давай помогу тебе. Что делать?
Мама поручает шинковать капусту. Не особо люблю это дело, но работа и ненавязчивый разговор в процессе помогают мне держаться в реальности.
– Как настроение?
– Нормально, мам.
– Хочешь сока? Твой любимый, вишневый.
– Нет, спасибо.
– Яблоко?
– Нет, не хочу. После завтрака тяжесть…
Смахнув в миску первую порцию нашинкованной капусты, снова располагаю половинку головки на доске и продолжаю рубать тоненькие полоски.
– Странно, – протягивает мама озадаченно. – Ты вроде совсем мало съела.
Зря поделилась.
Она ведь теперь всему придает повышенное значение, хоть и говорит, что держать меня под колпаком не планирует. Видимо, чтобы я расслабилась. По глазам вижу – другое. Она волнуется.
Как же это, оказывается, стремно – быть проблемным ребенком!
– Ничего страшного, мам. Просто немножко неспокойно в желудке. Как будто мутит, но так, мм-м, совсем лайтово. Пройдет.
– Может, позвоним Семену Борисовичу?
– Ну, ты что! – натужно смеюсь. Как же это трудно теперь… – Ты же не станешь из-за всякой ерунды врача вызывать? Ты не параноик, мам. Никогда не была. Не начинай сейчас.
Она смеется, однако и у нее не совсем искренне это получается.
Вот мы разговариваем и смеемся. А я не могу перестать думать о Ярике. Сердце, как будто поймав какую-то циклическую динамику, то и дело с болью сжимается. Потом хуже… Промежуток между этими микроприступами сокращается.
