Рене Манфреди - Выше неба
А в тот день, когда, придя с работы, Анна нашла записку: «Решила проехаться с Марвином. Позвоню с дороги», – она поняла две вещи. Во-первых, что это не был просто каприз – решения Поппи всегда были окончательны. И во-вторых: они потеряли Поппи безвозвратно.
К ее удивлению, Хью и Чарли не восприняли это как катастрофу и пропустили мимо ушей ее предложение обратиться в полицию.
– Как ты можешь быть настолько безразличным? – спросила Анна у Чарли. – Ведь это женщина, на которой ты собираешься жениться. Женщина, которую ты любишь.
– Она вернется, – убежденно сказал Чарли. – Ей просто хочется немного посумасбродничать. Я ее понимаю. Поппи знает, что я ее люблю. И жду.
– Он прав, Анна, – поддакнул Хью. – Она просто взбрыкнула. Она сделала глупость, но вообще-то она умная девочка и любит Чарли.
– Ты еще пожалеешь об этом, – сказала Анна. – Если мы сейчас что-нибудь не предпримем, Чарли может с ней попрощаться.
– Ты все выдумываешь. Не будь паникершей. Она вернется домой еще затемно, мы все это знаем, – успокаивал жену Хью.
– Я ничего не выдумываю. Я просто уверена. – Анна чувствовала, что Хью больше никогда не увидит свою дочь.
– Анна, милая. Она вернется. Такой уж у Поппи характер. – Муж сказал это с притворной улыбкой, переводя взгляд с Анны на Чарли. – Даже когда она была маленькой девочкой, у нее всегда был свой взгляд на вещи.
Однажды, когда ей было девять, она решила, что хочет уехать в Диснейленд. Помнишь, Анна? И сумела-таки добраться до автобусной станции. Поппи обязательно вернется.
Прошел целый год, прежде чем родители получили весточку от Поппи. Какое-то время Чарли приходил к ним почти каждый вечер и сидел с Анной и Хью до окончания вечерних новостей. Он хотел быть там, если позвонит Поппи. Анна видела, что парень впал в депрессию, а затем и вовсе в какое-то беспомощное состояние.
Наконец из Нью-Мексико пришло письмо. Анна открыла конверт, и на ее колени выпали фотографии: Поппи, Марвин и младенец. Она просмотрела письмо. Марвин был чем-то вроде художника. Они поженились почти сразу же после того, как уехали, и сейчас у них родился ребенок. «Я никогда не была так счастлива, – писала дочь. – Марвин весь день вкалывает, а я стараюсь ему помогать, учусь понемногу и забочусь о ребенке, которого мы обожаем. Ее зовут Флинн».
Спустя год пришло еще одно письмо. Поппи посылала по одной весточке в год или полтора, и так на протяжении пяти лет. Когда у Хью закончился очередной период ремиссии – ясно было, что в последний раз, – она потратила месяцы на поиски дочери. К этому времени Поппи и ее семья перебрались в Сиэтл. «Это дело нескольких месяцев или недель, – сказала Анна, когда наконец дозвонилась до Поппи. – Если ты хочешь застать отца живым, тебе лучше приехать прямо сейчас».
– Я прилечу на следующей неделе, – пообещала та.
Но она так и не приехала. Не позвонила, не прислала открытку, вообще никак не связалась с отцом. Анна совершила ошибку, сказав Хью, что дочь уже в пути. Он оживал каждый раз, когда звонили по телефону или в дверь, он спрашивал о Поппи до тех пор, пока не умер.
Анна никогда не смогла простить ей этого.
Она ополоснула ванну и повесила влажное полотенце, а затем пошла в спальню и прослушала сообщение еще раз. Затем взяла трубку и начала набирать номер, но тут же остановилась. Что ей сказать? «Да, ты можешь приехать». Или: «Не стоит беспокоиться, я больше никогда не хочу тебя видеть». Может, просто позвонить и узнать, почему Поппи вздумалось приезжать? Анна снова подняла трубку, но, вместо того чтобы набрать номер дочери, позвонила Грете. Она с такой же легкостью набирала номер Греты, с какой находила фа диез на своей виолончели.
Грета взяла трубку после третьего гудка.
– Привет, это я. Ты уже спала?
– Ты шутишь?
– Он уже дома?
– Еще нет. А как у тебя дела?
Внезапно Анна поняла, что не хочет рассказывать. Она никогда не говорила о дочери с Гретой. Собственно, Анна даже не была уверена, что когда-нибудь говорила ей о том, что у нее есть дочь. Может быть, однажды, когда только переехала и поведала подруге о своем прошлом. Общие фразы о том, как похоронила мужа и начала новую жизнь ничьей жены и матери.
– Тоже не спится. – Анна остановилась. – Знаешь, ко мне сегодня заходил один из докторов и просил подобрать какого-нибудь сострадательного студента, чтобы возглавить группу поддержки. Разве это не странно?
– Ага, – хмыкнула Грета, и Анна услышала, как подруга выдохнула сигаретный дым.
– Разве это не странно?
– А чего в этом странного?
– Откуда я могу знать, кто из них сострадательный?
– Ну, это же очевидно. Одни люди открыты, другие – закрыты. Кто-то может чувствовать боль других, а кто-то – нет.
Анна сказала, что это разумно, но в глубине души подозревала, что сострадание, как и материнский инстинкт, было ей достаточно чуждо. Она вообще сомневалась в том, что можно понимать чужие страдания. Даже муки любимого мужа – его боль была его личной вселенной, дорогу в которую она так и не смогла отыскать.
Она слушала пространные Гретины истории о проявлениях сострадания.
– Хорошо, – сказала она наконец. – Я закончу выставлять оценки через час, так что заходи на чай, если хочешь.
– Зайду, – и Грета вздохнула.
– И может, я еще позвоню тебе – узнать твое мнение насчет всепрощения. Как думаешь, оно встречается где-нибудь еще, кроме Библии?
– Ну, ты даешь! – засмеялась Грета.
– Забудь. Все это чушь. – Анна повесила трубку.
Глава II
Тело возлюбленного
Из окна своей квартиры на Бэк-Бэй Стюарт наблюдал, как Джек, остановившись на углу, разговаривает с маленьким сапожником-итальянцем, мистером Фабрицци. Кажется, тот выкупил кофейный магазинчик неподалеку от корейской бакалеи, куда Стюарт и Джек обычно ходили за продуктами. Каждый раз, когда сапожник видел Джека, он выходил поздороваться. Стюарт редко удостаивался большего, чем дружелюбный кивок через окно, а вот Джек стал прибежищем всех горестей и волнений, приключавшихся в жизни мистера Фабрицци. Кто знает почему?
Мистер Фабрицци бурно жестикулировал, как всегда, когда говорил о вульгарности продавцов или о том, что так и не смог оставить привычку до блеска чистить обувь жены, несмотря на то что та умерла год назад. Джек непрерывно кивал и переминался с ноги на ногу.
Стюарт пошел на кухню проверить, готовы ли тосты. Еще десять минут. Он повесил красные шорты, привезенные из Венеции, зацепив их за обнаженного микел-анджеловского Давида, – Магнитку, прикрепленную к дверям холодильника. Почти весь этот день Стюарт провел у плиты. Сегодня вечером к ним собирались прийти Джейн и Лейла, обсудить – как это назвал Джек – операцию «Розовый малыш». Девушки не говорили о желании завести ребенка прямо, просто сказали, что надо кое о чем поболтать. Но Джек был уверен, что речь пойдет именно о зачатии.
