Валентина Седлова - Стервами не рождаются
Апофеозом всего происходящего и Иркиным триумфом стал тот момент, когда они с матерью без спроса вошли в комнату Марины и забрали у нее то самое злополучное свадебное платье. Мышка в этот момент сидела на кровати и читала «Письма незнакомки» Андрэ Моруа. Ей стоило больших усилий сделать вид, что ничего особенного не происходит, но как же у нее внутри все бурлило и кипело! Пусть оно ей никогда особенно не нравилось, но это было ее платье, а не чье-либо еще! Хотя она не произнесла ни слова, ни о чем не спросила, но ее, тем не менее, поставили в известность, что Валера и Ира решили пожениться, и их свадьба назначена на конец апреля. Конечно, Марине там делать, безусловно, нечего, чтобы не травмировать своим видом родителей Валерия и его самого, но на второй день ей так и быть разрешают прийти. И все лишь благодаря доброте Ирочки. Марина в этот момент едва сдержалась, чтобы не спросить, а не травмирует ли она их психику одним лишь фактом своего наличия в этой квартире, и может быть ей стоит оказать любезность всем присутствующим и наложить на себя руки? Едва смогла промолчать и не сказать все, что хотела, потому что это все равно ни к чему хорошему бы не привело: численный перевес был на стороне противника, и вдвоем они бы ее легко переорали. Ирка еще покрутилась немного перед носом старшей сестры, якобы примеряя на себя платье перед зеркалом в стенном шкафу, но, поняв, что спровоцировать ее не удастся, неохотно удалилась, неся в руках свою добычу.
Когда дверь за ними закрылась, Марина отложила книгу в сторону и села, поджав колени и обхватив голову руками. Нет, они действительно хотят, чтобы она стала помешанной. И откуда столько ненависти к ней? Разве она кому-то из них хоть раз сделала гадость? Ну, Ирка не в счет, она сколько себя помнила, всегда то дралась с ней, то вызволяла у нее свои игрушки. А мать? Да, Марина знает, что после того, как мать родила ее, ее фигура безнадежно испортилась, но опять-таки разве в этом ее вина? Или если бы Ирка родилась первой, то все было бы по-другому? Да, отец не позволил ей тогда сделать аборт, но об этом уже поздно говорить: вот она, Марина, живая и уже вполне взрослая. Обратно не запихнешь. И с этим приходится считаться. Может быть действительно, перерезать себе вены или сигануть откуда-нибудь повыше? Чтобы не раздражать, не мозолить глаза? Хотя отца жаль, он ее на самом деле любит, хотя и не всегда может сказать слово поперек матери, даже в ее защиту. А раньше мог, но потом в нем что-то надломилось, перегорело. Как первый инфаркт получил, так и сник, ушел в тину.
Она так и просидела до глубокого вечера, а потом сбежала ото всех гулять на улицу. Снегопад мягко обволакивал ее, одевая в колючую искрящуюся шубу, снежинки садились на перчатки и тихо таяли. Какой-то случайный прохожий толкнул ее плечом, прикрикнул: «Смотри, куда идешь!» Она этого даже не заметила, тихо улыбаясь одной лишь ей известным мыслям. Она устала от людей, и просто перестала воспринимать все, что они говорят ей.
Новый Год она встретила, закрывшись в своей комнате, потому что за стол ее не приглашали. Лишь отец забежал к ней и принес бутылку шампанского. Его красноречивый виноватый взгляд все сказал Мышке лучше любых слов: там, в большой комнате она персона нон грата. И уж если отец ничего не смог сделать… Они выпили вместе по бокалу игристого вина, отец пожал ее руку и ушел к себе в спальню, громогласно объявив, что у него болит голова, и хоть так продемонстрировав свое несогласие с тем, что вытворяли дома его жена и младшая дочь.
Потом была сессия, Мышка легко сдала ее и даже не заметила, как все закончилось. Пару раз встретилась с дипломным руководителем, показала ему черновик диплома. Руководитель его одобрил, лишь внеся незначительные корректуры. Так что теперь оставалось ждать мая, чтобы сдать госэкзамены.
За эти сумасшедшие месяцы Марина сильно похудела, у нее испортился цвет лица, став почти мертвенно-бледным. Выделялись на нем одни лишь глаза, словно обведенные двумя черными кругами. Сквозь тонкую кожу на руках просвечивали ниточки вен. Она никому не говорила, но пару раз у нее уже были голодные обмороки. Нет, не потому что она морила себя голодом — просто потому что забывала поесть. Когда пропала необходимость рано вставать и идти в институт, она стала путать день с ночью, и часто просидев за компьютером до первых петухов, весь день отсыпалась, а вставала только вечером и, умыв воспаленные красные глаза, шла куда-нибудь гулять. Ее устаивал такой режим дня, потому что позволял видеть своих родственничков как можно реже. Оказавшись в практически полной изоляции, она изредка перебрасывалась парой слов с отцом. Больше собеседников у нее не было, не считая глупого кенара. Уж неясно, по какой именно причине, но у нее открылись совершенно удивительные таланты. Она могла назвать себе самой название песни, и та начинала звучать в ее мозгу, и звучать так, как никогда эту вещь не передал бы никакой музыкальный центр. Еще она полюбила смотреть на «мозаику» — немыслимо, фантастически красивые картины и узоры, как в калейдоскопе сменяющие друг друга в ее воображении и ни разу не повторяющиеся. Она часами могла сидеть в комнате, уставившись невидящим взглядом куда-нибудь в угол, а перед ее мысленным взором вставали дикие джунгли, выжженные прерии, россыпи алмазов и райские птицы. Она воспринимала все это, как само собой разумеющееся, не отдавая себе до конца отчета, где заканчивается реальность, и начинается вымысел.
Однако один раз, в конце февраля, ей здорово не повезло. Когда она шарила по холодильнику в поисках чего-нибудь съестного, кто-то обнял ее сзади за талию. Она резко выпрямилась и закрыв холодильник, повернулась. Конечно, это был Валера. От него вовсю разило перегаром, видимо, успели уже принять с Иркой «на грудь». В последнее время у них что-то вошло в привычку перебирать с этим вопросом, но Марину это абсолютно не трогало. Лишь бы к ней не цеплялись.
— Чего тебе надо от меня? Ты, по-моему, уже получил в этом доме все, что хотел.
— У меня к тебе остался один маленький вопрос.
— Валяй, только быстро. Не хочу с тобой разговаривать.
— Неужели тот, другой, был настолько хорош, что ты так легко от меня отказалась? Вот Ира уверяет, что я — мужик что надо. Может быть, и ты изменишь свое мнение обо мне?
И с этими словами он прижал Марину к двери холодильника и начал страстно целовать, очевидно копируя плохие боевики. Мышка растерялась от столь внезапного нападения, ей было до тошноты противно ощущать на своих плотно сжатых губах это смрадное дыхание. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент на кухню вошла Ирка. От женского визга, казалось, лопнут барабанные перепонки у всего подъезда. «Ты, дрянь, стерва, мужа у меня увести решила? Я тебе покажу сейчас, как на чужого мужика зариться!»
