Бэль, или Сказка в Париже - Иванова Татьяна Антоновна

— Подождите минуту!

Яна поставила ногу между стремительно ползущими друг к другу дверцами.

Егор вбежал в лифт со словом «спасибо».

— Пожалуйста! — ответила Яна и, почему-то застеснявшись, опустила глаза.

— Я знаю, тебе тоже на седьмой! — сказал Егор и нажал на кнопку. А потом, из вежливости, спросил, хорошо ли она играет в бадминтон.

— Плохо! — ответила Яна и тяжело при этом вздохнула. — Меня во дворе все обыгрывают.

— Правда? — удивился он и, увидев, что она и впрямь расстроена таким положением дела, решил ее подбодрить: — Ничего страшного! Я часто приезжаю в гости к деду. Хочешь, подучу тебя?

— Хочу! — обрадовалась Яна и благодарно ему улыбнулась.

Двери лифта открылись, и они разошлись по своим квартирам, конкретно ни о чем не договорившись.

И вот теперь, когда она лежала с ангиной, встретились. Егор вошел в комнату, увидев Яну, поздоровался:

— Привет, соседка!

— Привет! — тихо ответила Яна и, снова застеснявшись, попыталась приподняться с дивана.

— Лежи, лежи! — упредил ее Егор Алексеевич, выглянув из прихожей. — У нее температура высокая, — сообщил он внуку. И добавил: — И между прочим, имя есть, очень даже красивое, как и сама она. Правда, Яночка?

Девочка скромно отмолчалась, снова пытаясь встать.

— Егор Алексеевич, может, я домой пойду? Телевизор посмотрю, а там и мама с папой приедут.

— Да что ты, Яночка! Егора, что ли, стесняешься? — удивился седовласый сосед.

— Нет, просто не хочу вам мешать! — совсем по-взрослому ответила Яна.

— Ой! Посмотрите на нее, мешать она не хочет, а, Егор? Да нам с тобой гораздо веселей!

— Конечно! — поддержал деда Егор и поспешил сменить тему, поняв, что девочка чувствует себя неловко именно из-за него.

— Дед, тут мама пирожных тебе прислала, сама испекла по какому-то новому рецепту. Давайте чаю попьем, а потом мы с Яной во что-нибудь поиграем, ну, например, в шахматы. Ты умеешь в шахматы играть?

— Немного умею, — ответила Яна, зардевшись. — Папа учил меня.

— Вот и хорошо! Ты, оказывается, только в бадминтон не умеешь!

— Уже чуть-чуть умею! — гордо сказала Яна. — Меня Лена Турускина научила.

— Ага! Оказывается, Лена Турускина выполняет мое обещание.

— Но тебя же нет и нет!

Эти слова заставили Егора улыбнуться:

— Хорошо, пусть Лена учит тебя, а я экзамен буду принимать! Договорились?

— Договорились! — согласилась Яна и тоже улыбнулась.

А потом они пили чай, смотрели телевизор и играли в шахматы. Родители задержались до половины одиннадцатого, но время, скрашенное присутствием Егора, пролетело совсем незаметно. Когда в прихожей раздался звонок и Яна поняла, что это ее родители, она с сожалением вздохнула.

Всю ночь тогда Яна думала о Егоре. Она, будучи ребенком, не могла понять, что в ней зарождается самая настоящая первая любовь. Ранняя, пришедшая в общем-то не ко времени. В этом возрасте невозможно размышлять о чувствах, которые дарит человеку любовь, думать о том, как от случайного прикосновения руки любимого к твоей руке пересыхает в горле, как ты, поймав на себе его желанный взгляд, трепещешь от переполнившего тебя сверх всякой меры счастья! А его голос, даже послышавшийся откуда-то издалека, заставляет сердце замирать, будто ты услышала фантастическую неземную мелодию!

Она представляла Егора в образе красивого героя из какого-нибудь очередного полюбившегося ей фильма, сильного и ловкого, способного на великие подвиги! А иногда ей виделся в нем старший брат, защищающий ее от злобной несправедливости сверстников и незаслуженных обид каких-нибудь противных учителей. Однажды на уроке физкультуры у Яны никак не получался кувырок после прыжка в длину, и учитель физкультуры, молодой человек двадцати восьми лет, сделал ей прилюдно какое-то пошлое замечание, вызвав недобрый смех у одноклассников, а у Яны комок соленых слез, застрявший в горле. Она, помнится, три дня подряд представляла, как Егор вызывает этого противного физкультурника на дуэль или просто по-современному, как Сталлоне или Вандам, избивает его у нее на глазах. В своих мыслях-мечтах Яна неслась на лыжах вслед за Егором с высоких гор, или, взявшись за руки, они прыгали с парашютом, стремительно рассекая воздух и заливаясь смехом от восторга, или шли вдвоем в далекий поход на поиски приключений.

…Яна, впав в последнюю перед сном глубокую дремоту, улыбнулась этим милым воспоминаниям детства, и вскоре ее, плененную снотворным, одолел наконец тяжелый сон, рука, лежащая поверх Машенькиной головы, нервно дернулась и замерла.

ГЛАВА 4

Николенька Ордынцев родился в семье потомков боярина Глухова Василия Игнатовича, персоны, особо приближенной к императору Петру Первому. После смерти великого государя и до самой своей кончины он проповедовал его преклонение перед европейской просвещенностью. Однако отец Николеньки, Степан Алексеевич Ордынцев, находясь уже в сознательной возрастной поре, под влиянием своего старшего друга и наставника Андрея Сумского — активного члена кружка славянофилов, образованного выдающимся мыслителем и одним из основателей славянофильства Иваном Васильевичем Киреевским, нарушил традиции своего предка, длань которого все еще неумолимо простиралась над их семейными устоями. Примкнув к славянофилам, он считал, что Петр Первый разрушил традиции Древней Руси, у которой был свой особый исторический путь развития, совершенно отличный от Запада.

Рождение Николеньки и первые пятнадцать лет его жизни совпали с самым пиком противоборства двух российских течений общественной мысли — западников и славянофилов. Первые проповедовали прогрессивные западные идеи, уважение к науке и просвещению, являлись защитниками чистого индивидуализма и считали, что сближение с Западом могло стать великим и счастливым событием в русской истории. Они стали основателями так называемой «государственной» или «юридической» исторической школы и создателями теории закрепощения и раскрепощения сословий, считали, что лишь в начале восемнадцатого века, с появлением Петра Первого, возник интерес к отдельной личности, ибо с этого момента постепенно стали раскрепощаться некоторые российские сословия, и приводили как пример дворянство. Одним словом, Петр Первый был для западников великим кормчим, направившим Россию по истинно просвещенному пути.

Славянофилы также прибегали к фактам истории России, выуживая из нее необходимое для подкрепления своих теорий. Они вспоминали о народном вече в Древней Руси, о Земских соборах, о традициях Русской православной церкви и считали, что петровские преобразования — роковое событие в русской истории. Они были убеждены, что до Петра Русь развивалась гармонично и закономерно, все население было проникнуто единым общим для всех духом, одинаковой потребностью общего блага. Новая же европейская культура, навязанная Петром, расколола российское общество, оставив возможность одному лишь простому народу сохранять древние традиции. Высшее же общество, дворяне и чиновники, во всем стремилось подражать Европе, усваивая лишь внешние формы, не осмысливая внутренней сущности чужой культуры.

Западники обвиняли славянофилов в том, что они хотят возврата к старому, отсталому укладу жизни, однако этого как раз славянофилы желали меньше всего. Они не идеализировали прошлого, видели все его мрачные стороны, не отвергали они и достижений Европы, однако призывали к сохранению духа народного, к познанию его сущности. Они искали то, что соответствовало именно русскому человеку, в чем он нуждался и что следовало ему развивать. Своей целью славянофилы видели воспитание общества и правительства в духе русского национального идеала. Для этого они использовали не только печатное слово, но и московские гостиные, в одну из которых со временем и превратилась просторная гостиная Степана Алексеевича Ордынцева в его московском доме на Мытной. Члены кружка собирались у него по средам, и Николенька со своей старшей сестрой Аделаидой привыкли видеть у себя дома бородатых мужчин, отдающих тем самым дань старине, а иных не только бородатых, но и носящих мурмолки. Они с важным видом чинно усаживались на небольшие жесткие диваны на круглых ножках, которыми сплошь была уставлена гостиная, а потом жарко спорили, доказывая что-то друг другу. Николенька порою подслушивал и пытался понять причину их споров, однако ему это не удавалось, и он очень расстраивался, мечтал поскорее стать взрослым, как эти чинные господа, без сомнения занимающиеся в доме его отца какими-то особо значимыми делами.