На букву "М" - Елена Лабрус
— Вадим Агранский, нынешний владелец «Тигровой лилии». Матушка его изволили под старость лет выйти-с замуж за американца и улететь-с в Штаты, — пояснял Герман со свойственным ему словоерсом, пока я удивлялся его осведомлённости. — И Вадим Ильич-с теперь полноправный хозяин сего заведения.
— Владимир Ильич? — гоготнул я, глядя на «красавца», что презрительным выражением лица, с которым он окинул присутствие, пожалуй, перещеголял бы меня, не будь я сегодня так зол.
— Вадим Ильич, — поправил мой литературный агент по прозвищу Герасим, а по сути суетливый мужичок с мученическим выражением лица из-за хронического простатита, склонный к меланхолии и уменьшительно-ласкательным суффиксам.
— Да срать! — взбесил меня этот Агранский. Но не пижонским видом, не нахальством, не фактом того, что явился изрядно подшофе. В одну наносекунду я возненавидел его за то, как он глянул на девушку, что держала поднос с шампанским.
За то, как нервно она сглотнула, увидев его. За то, как переступила с ноги на ногу. Словно испуганная цапелька. Благодаря этому инстинктивному движению назад, я опустил взгляд на её ноги и именно в тот момент понял, что попал. Основательно и бесповоротно. Когда ощутил, что совсем не в паху, а где-то под ложечкой что-то словно защемило и встало неровно, косо, поперёк. Второй раз за вечер при взгляде на одну и ту же девушку. Это был приговор. И я покрылся холодным потом даже не от ощущения, от предвкушения этого ощущения.
Первый раз меня заставила задержать взгляд на её лице чёлка. Чтобы разглядеть остальное, пришлось даже надеть очки. Но проклятое садящееся зрение сколько я ни двигал на носу окуляры, как ни тёр о рукав стекла, явило мне лишь образ. Но зато какой образ!
О, этот точёный профиль! О, этот изгиб почти утраченной нашими потомками по-настоящему лебяжьей шеи. О, нежная персиковая смуглость кожи, с таким божественно-медовым оттенком и щенячьим пушком, что извращённое воображение писателя тут же ей пририсовало. Я чуть не взвыл, что не могу разглядеть её ближе, во всех мельчайших деталях, во всех скандальных подробностях, а не только от чёрной рубашки не по размеру до кончиков ноготков, белейших и аккуратно подстриженных. Больше под её монашеской хламидой в пол тогда я ничего и не увидел. Но сейчас, когда она стояла так близко, я был близок к вдохновенному оргазму. Какие ноги! Ах… уехал мой автобус! Убейте меня! А потом оживите и снова убейте. Ради таких ног я готов умереть и дважды, и трижды. Как редко встречается это идеальное сочетание стройности и длины. Не каждая балерина могла бы такими похвастать. И талией, на которой едва хватит места для обеих моих рук.
А руки мои уже сами тянулись к ней. Но чёртов Ленин Молодой Агранский, явно плотоядно на неё облизнувшись и, ещё не чувствуя угрозу, протянул мне ладонь для приветствия. И пока я возился с его влажной вялой рукой, после которой свою хотелось вытереть о штаны, Небесное Видение, моя Цапелька исчезла. Словно испарилась, лишив меня и надписи на бейджике, и запаха своих духов — поди разбери в этом потном шлейфе и алкогольном амбре тот чистейшей прелести чистейший образец.
— Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта, — напевал я, не гадая, как её зовут (смирюсь с любым её именем), а просто под настроение. И по совместительству встречал новых гостей, вдруг проникшись какой-то благостью после встречи с девушкой. Хотя это не помешало мне заметить, что и эти гости неприлично опаздывали и тоже явились в подпитии. — А что у нас там с продажами? — решил я получить удар под дых вот именно сейчас, когда мне вдруг показалось, что я смогу его вынести.
Герасим, резко ставший Германом Михайловичем и постаревший от страха на несколько лет, покашливая и покряхтывая, долго тыкал в телефон, потом в калькулятор на том же телефоне, прочищал горло. Но я стойко выдержал весь этот спектакль до конца, когда он, наконец, изрёк:
— Пятьдесят тысяч-с. Куплено.
— Почти пятьдесят или пятьдесят с хвостиком? — с выражением ленивого равнодушия уточнил я, хотя поставил на эти весы так много. Да, как все писатели и, пожалуй, кроме них, моряки, я порой был человеком очень суеверным. И загадал: если «до пятидесяти» — всё пустое, приблажнилось, пригрезилось. А если «больше» — Она. Рискну. Даже рискну рискнуть. И, скорее всего, получу очередное разочарование. Окажется, что Она — нечто простенькое, незамысловатое, наивное, хоть и упакованное в столь изящную обёртку. Но ради чего, если не ради новых несбывшихся надежд, ещё жить? Жизненный опыт — это путь от одного жестокого разочарования к другому.
— А почему у нас сегодня все опаздывают? — обернулся я в поисках девушки, надеясь, что она пополнила запасы напитка на подносе и вернулась, и наткнулся взглядом на очередных приглашённых в дверях. Между прочим, важных. Всё же главный редактор издательства, название которого из пяти букв, начиналось и заканчивалось на гласную, и каждый автор ставил ударение по-своему и уверял, что именно оно правильное.
— Так, это-с, — снова неловко откашлялся Гера, с полуобморочным видом ждавший моей реакции на мизерный проданный тираж, но, так и не дождамшись, отмер. — Не хотел-с портить тебе праздничек.
— Говори, — развернулся я к нему всем корпусом, предчувствуя: зря я решил, что худшее уже позади и почти не пил.
— Ксения Андревна презентовали-с вчера свою новую книжечку, а нынче у неё тоже банкетик, — проблеял Герасим. И эти его «книжечка» и «банкетик» не сулили мне ничего хорошего.
— Что?!
— Клянусь, Лёнь, я сам лишь на днях узнал, — прижал он руку к груди и потом только добавил: — с-с-с.
Узнать, что моя бывшая жена, а ныне тоже известная писательница, сбежавшая от меня с опытом, связями и адресами, наработанными годами труда и тоннами пота и крови, с телефонами нужных людей, выпустила книгу за день до меня… Это был не удар под дых, это был кол в задницу. Тупой толстый несмазанный кол.
— Но как?..
Глава 9. ВП
— Твоя реклама на каждом верстовом столбе, — суетился Герман, понимая без слов, что я спросил «как она узнала дату» и преданно заглядывал в глаза, пока я багровел от злости.
— Но где?..
— В «Митридате», — ответил он откуда бредут эти нужные люди в изрядном подпитии на мою вечеринку, можно сказать, по остаточному принципу. С визитом вежливости и надеждой, что может быть я — а вдруг, чем чёрт не шутит — и после трёх неудачных книг выстрелю. Так, на всякий случай. Чтобы сказать, что мол, помнишь, и в тяжкие времена мы про
