Держи меня крепче - Рида Сукре
— Не ругайся, Толик, — запечатлела на его губах поцелуй.
Божечки, мне сотню раз стыдно, тысячу раз обидно, миллион раз я готова закопать себя на кладбище вживую, и это каждый раз, когда вспоминаю ситуацию. Но нет, тогда я не сразу поняла, что делаю. В аудитории стояла гробовая тишина, философ был в шоке, но на мой поцелуй он ответил взаимностью, по крайней мере, в течение секунд десяти, видимо, пребывая в состоянии аффекта, не больше (как мне авторитетно доложила потом Леська), показавшихся мне вечностью.
Анатолий Максимович всё же опомнился, оттолкнул меня, лицо его при этом опять сменило выражение. Если при поцелуе оно было блаженным, я так предполагаю, ведь я-то в порыве экстаза глаза прикрыла, так что говорить со всей точностью не могу, но не мог же его взгляд и дальше метать молнии, то после обмена бактериями его последовавшее за блаженством недоумение, а за ним вернувшаяся ярость вернули меня на землю. В моих фантазиях и мысли не допускалось, чтобы он меня оттолкнул. Такое могло происходить лишь в реале. Одна мысль сменилась другой, теперь шок почувствовала я. Сначала меня заполнила обида. Причём сильно. Недолго думая, а если честно, не думая вообще (ну что поделать, не в приоритете у меня такие напряжные действия) я отвесила Толику пощёчину. Его брови взметнулись вверх со скоростью света.
— Да что вы себе позволяете? — выкрикнули я и философ одновременно, оба в полнейшем недоумении.
Я в ещё большем недоумении вдруг неожиданно для себя осознала, что я делаю. Ага, именно. ЧТО Я ДЕЛАЮ?!
— Про…простите, — вымолвила заплетающимся от нервного перенапряжения языком я, при этом мне почему-то показалось, что так как вина обнажения Анатолия Максимовича лежит на мне, значит и вернуть рубашку на него должна я. Для совершения этого благого жеста я выхватила из его ослабевшей руки запачканную ткань, которую теперь можно было спокойно назвать тряпкой, не пытаясь, и, слава богу, вдеть ему руки в рукава, я просто прикрыла оголённую грудь, накинув рубашку спереди, затем схватила с парты телефон и помчалась к выходу. Сердце при этом бешено колотилось, намереваясь вырваться из груди. Всё же у самой двери, я обернулась к стоящему в той же позе философу и нервно пролепетала:
— Я случайно… Извините…
Больше не в силах сказать что-либо ещё я унеслась прочь, распугав сидящих под дверью студентов, которых и так била нервная дрожь из-за экзамена, а тут ещё я выбегаю в чувствах. Разумеется, они решили, будто Анатолий Максимович меня довёл. Хотели остановить и успокоить, хотя я больше склоняюсь ко мнению, что им хотелось узнать, почему интеллигентный мужчинка свирепствует, раньше за ним такого не наблюдалось. Но объяснять, кто кого довёл было выше моих сил.
Так я и убегала, снеся по пути стенд, врезавшись в ректора, непонятно зачем заблудшего на самую дальнюю кафедру факультета. Извинившись, а на вопрос: «Откуда?», ответив: «Из двести седьмой», я побежала дальше, предполагая, видимо, что философ гонится за мной, и даже представляя зачем. Увы, в этот раз в моём воспалённом сознании возникали самые изощрённые способы казни.
Хотя стоило остановиться и подумать, что, кому и зачем я говорю. Но повторюсь: думать — уж вы это как-то без меня. И зря.
Ректор, в отличие от меня, был человек занятой, но именно в тот день, именно в этот час ему выдалось свободное время, а он, как истинный руководитель, пошёл проверить всё ли в порядке во вверенном ему учреждении. Ведь как говорится, «доверяй, но проверяй». Вот он и решил проверить, а правду ли ему заведующие кафедрами рассказывают. Услышав, что я впопыхах, вся раскрасневшаяся убегаю из двести седьмой аудитории, он как раз туда и направил свои лакированные ботиночки. И не случайно его фамилия Носов. Суёт свой нос куда надо и не надо. А именно в кабинет, где всё ещё продолжал стоять столбом с глупым видом Анатолий Максимович.
— Полипов! Что это вы развели? Что за бордель? — увидев философа в накинутой рубашке на голый торс, выкрикнул ректор, даже с некоторой степенью ревности, сам-то он был низенький с круглым пузом, ещё и лысина намечалась. Короче, вид совсем непрезентабельный.
— Я… Вы всё не так поняли, Лев Семёнович! — изначально не справился с голосом преподаватель философии, но в продолжение фразы его голос всё же окреп.
— А что тут понимать? — зло возмутился Носов.
— Это всего лишь… — Анатолий Максимович запнулся.
— Эксперимент! — радостно воскликнул с парты, находившейся недалеко от двери местный разгильдяй Серёжа Иванов, которому рассчитывать на положительную оценку не приходилось, зато за помощь препод мог и экзамен проставить.
— Какой такой эксперимент? — брови ректора недоуменно поползли вверх, образуя на лбу глубокие морщинки.
— А мы его на сайте вычитали. Ещё на прошлой неделе, но занятия закончились, поэтому решили проверить сейчас, на экзамене, — нашёлся Серёжа.
— И в чём он заключается? — поинтересовался ректор, всё ещё не понимая то ли его дурят, то ли на самом деле эксперимент.
— А тут всё просто. Называется «Воздействие на женские гормоны».
— Что? Такое в нашем почтенном учебном заведении не преподают! — гневно возопил Носов.
— Это новый виток в науке, оксфордские учёные, между прочим, обнаружили, — перебил уважаемого ректора надеющийся на халяву умник, — что если воздействовать на женское сознание мотивирующим фактором, сами понимаете на что, то в их памяти всплывают самые неожиданные вещи! Представляете! Это же нонсенс! Можно вспомнить даже глубокое детство. Вот мы и решили, что на экзамене вторым вопросом у девушек будет именно записать воспоминание, — всё это он проговорил практически скороговоркой, выделив, как наиболее важное, последнюю часть. И неудивительно, такую чушь городит, сам бы он никогда не повёлся.
— А у юношей? — хитро прищурил глаз ректор, правильно расслышав последнюю, самую «важную» часть пламенной речи студента.
— А у нас просто два вопроса. Вы же понимаете — это ради науки. Вот если бы была преподаватель женщина… Думаю, она бы не отказала в этой чести, чтобы продвинуть науку на ещё
