Научи меня дышать (СИ) - Вэйл Кейт
— Прости за глупый вопрос, но до чего я не дотягиваю?
— Посмотри на себя и на меня, — она обводит пространство между нами рукой. — Ты думаешь Богдана может заинтересовать это?
Мои пальцы впиваются в край подноса, а в груди клокочет гнев. Но я никогда не покажу ей, что подобный слова могут меня задеть. Богдан любит меня и это самое главное.
Да, мы разные. Я не ношу модную одежду, не сижу перед зеркалом по несколько часов, чтобы сделать макияж и не хожу по спа-салонам. Мне плевать на бренды и статус. И все же Богдан выбрал жизнь со мной, а не с той, которая без раздумий предала его.
— Учитывая, что это ты снизошла до того, чтобы объяснить мне очевидные вещи, то кажется, нервничать надо тебе. Разница между тобой и мной в том, что я никогда не предам Богдана.
— Ты ничего не знаешь о наших отношениях.
— Правда? Не ты ли манипулировала ребенком, лишь бы он остался с тобой? Если бы ты искренне любила его, то отпустила несмотря ни на что.
Она вдруг начинает смеяться, и я чувствую себя глупо. Таня смахивает подступившие к глазам слезы и откинувшись на спинку кресла, хлопает в ладоши.
— Ты серьезно говоришь о любви? Поверь, мы никогда не любили друг друга, наши отношения основаны на нечто более крепком — обязанностью перед семьей. И как бы Богдан не противился, но он все равно вернется ко мне и получит то, чего ему на данный момент так не хватает — статус, а не нелепые признания в любви.
Она встает и достает из сумки несколько купюр.
— Думаю, этого вполне хватит, — Таня вешает тоненький ремешок сумочки на плечо и смотрит на меня сверху вниз. — Не строй надежд, которые никогда не оправдаются. В глубине души ты понимаешь, что всего этого, Богдану будет недостаточно.
Таня разворачивается и уходит, оставляя меня с ворохом сомнений и вновь зародившейся неуверенности в себе.
— Все нормально? Что ей надо было? — раздается из-за плеча голос Макса.
— Ничего. Она просто зашла перекусить.
Макс знает, что я вру, но сейчас я не готова признаться себе в очевидном — Таня права. Богдану и правда будет недостаточно второсортных фотосессий, вместо признания, которого он на протяжении многих лет добивался в Нью-Йорке.
Достаточно ли ему будет меня?
Глава 43
Богдан
— Я занят! — рявкаю я, открывая дверь.
Клянусь, я придушу сестру собственными руками.
Глаза мамы широко распахиваются, и она делает шаг назад.
— Черт, прости, мам, я думал это Вика, — открываю дверь шире и пропускаю маму в квартиру.
— Кажется мы поступили очень опрометчиво, выбрав вам квартиры так близко друг к другу.
Она ставит на столик пакет с сумкой и снимает серое пальто. Вешаю его на крючок и, нагнувшись, целую ее в щеку.
— Ты же знаешь, она найдет меня где угодно, — ворчу я.
За сегодняшний день сестра уже пятый раз спускается ко мне с глупыми просьбами. Все началось с того, что ей надо было срочно повесить картину, а закончилось очередным потоком неконтролируемых слов, из которых я едва смог хоть что-то разобрать.
Мама улыбается, и мы проходим в гостиную.
— Ты один? — мама осматривает комнату.
— Да, Мира в клубе.
Она кивает и садится на край дивана.
— Чаю? — предлагаю я.
— Нет, спасибо. Я испекла твою любимую выпечку.
Бросаю взгляд на пакет в прихожей, в то время как рот наполняется слюной. Даже отсюда я чувствую приятный и сладкий аромат булочек с корицей, который мама пекла нам в детстве.
Ноутбук издает очередное оповещение о входящем письме. Скорее всего это ответ куратора с фотографиями помещения. Начиная с самого утра, мы с Ритой Миллер, женщиной сорока пяти лет с репутацией акулы в сфере искусства, в сотый раз обсуждаем как нам лучше быть с уже имеющимися снимками.
— Если я тебя сильно отвлекаю, то тогда пойду, — неуверенно произносит мама.
— Нет, конечно. Это может подождать, — захлопываю крышку ноутбука и присаживаюсь рядом с ней. — Что-то случилось?
— Мы с тобой так и не смогли пообедать после нашей прошлой встречи, вот я и подумала, что могу навестить тебя.
— Прости. Столько всего навалилось, — взъерошиваю волосы, чем вызываю у мамы улыбку.
— Ты злишься на меня? — ее голос звучит надломлено.
— Нет.
— И все же ты так редко приезжаешь домой.
Провожу рукой по волосам и закусываю щеку. Я всегда был почтителен с матерью. Несмотря на боль, которую она причинила мне, согласившись отослать из дома, несмотря на обиду за то, что никогда не принимала участие в моей жизни, я продолжал ее любить и уважать. Я никогда не говорил ей о том, что чувствую и молча проглатывал очередное предательство, чтобы потом улыбнуться и заверить ее, что все в порядке.
Но так больше не может продолжаться. Я устал хранить эти чувства в себе и следовать глупым правилам игры.
— Я не знаю, что тебе сказать, — честно признаюсь. — Больше не хочу делать вид, что ничего не происходит и что я все еще часть этой семьи.
Мама резко вскидывает голову и в ее глазах скапливается боль от сказанных мной слов.
— Богдан, конечно же ты часть семьи.
— Так ли это?
Еще в тот вечер я почувствовал себя чужим среди родных.
— Твой отец слишком упрям, чтобы понять, что у тебя есть собственные мечты и желания.
— А ты?
Она хмурится и съеживается под моим пристальным взглядом.
— Я понимаю, почему он так себя ведет, но почему ты отказываешься от меня?
— Я никогда не отказывалась, — ее голос подскакивает от волнения. — Это сложно.
— Так попробуй объяснить. Хоть раз будь честна со мной.
Мама рассеянно кивает и берет мои ладони в свои. Она ласково проводит пальцами по татуировкам на запястье и едва заметно улыбается.
— Я помню, когда ты набил первую татуировку, отец чуть с ума не сошел. Помню, как ты гордо задрал рукав рубашки и протянул руку, чтобы показать свое творение. Вика тогда заявила, что никогда в жизни не станет портить свою кожу и вы снова начали спорить. В нашем доме никогда не было тишины.
Мама проводит пальцем по завиткам рисунка.
Мне было пятнадцать, когда я впервые так рьяно захотел бросить вызов отцу. Это было за два месяца до моего отъезда в Америку. Никто не соглашался бить татуировку несовершеннолетнему, но пара лишних тысяч сверху помогли убедить мастера. В отличие от сестры у меня всегда были сбережения. Она получилась корявой и со временем рисунок исказился, но я ничего не стал исправлять. Эта работа является напоминанием, что я не имею права отказываться от своих желаний.
Она стоила мне домашнего наказания, лишения камеры и всех карманных денег, но мне было плевать. В тот день я чувствовал себя по истине счастливым.
— Ты промолчала, — напоминаю я.
— Я знала, как для тебя это важно, — она пожимает плечами. — Пусть я не совсем понимаю зачем наносить на свое тело подобные рисунки, но твой взгляд значил для меня гораздо больше.
Между нами повисает короткое молчание.
— На протяжении долгих лет, я видела, как ты упорно работал, достигал вершин, падал, поднимался. Как безумно тяжело тебе было. Но ты никогда не просил помощи, — она протягивает руку и касается моей щеки. — Даже когда вы потеряли ребенка, ты не показывал свои эмоции, хотя я видела насколько больно тебе было.
Я хмурюсь и отвожу взгляд. Мама пыталась со мной поговорить. Она приехала и пробыла в Нью-Йорке около недели, ожидая, что я пойду ей на встречу, но максимум, на что я был способен — сказать, что все в порядке и вновь закрыться в студии. Я не хотел слушать глупые слова сожаления об утрате. Какой в этом смысл? Мы ее потерли. Оставалось пережить эту чертову боль и принять тот факт, что ее с нами никогда не будет. Мама молча смотрела, как я разбирал детскую и складывал по сумкам розовые ползунки и пеленки. Как все отнес в приют, а потом напился до такой степени, что отключился в прихожей ее номера. Как на следующий день, отправился на работу, беззаботно стряхнув утрату со своих плеч, хотя с каждой секундой она разрывала меня на части.
