Гайя Колторти - Анатомия чувств
Ее заявление представлялось тебе настолько своенравным, что ты не смог удержаться от улыбки.
— И кто же наделил тебя такими полномочиями? — спросил ты. — Лишь тот, кто без греха, может бросить в нее камень, тебе не кажется?
— Мое прошлое, мой благородный Джон-Джонни, дает мне такое право. Я жертва, понимаешь? А кто, как не жертва, может быть лучшим судьей?
— Я полагаю, что смягчающие вину обстоятельства должны быть даже в суде, состоящем из обиженных насмерть и разгневанных донельзя людей.
— То, что ты зовешь смягчающими обстоятельствами, для нее всего лишь повод улизнуть от своих обязанностей, и ты это прекрасно знаешь. Ей просто надо было вовремя задуматься над этим.
Она была упрямее мула, черт побери! Она была из тех, для кого давность дела не имела значения.
— Как ты можешь быть такой стервой? Она наша мать, в конце концов. То, что ты делаешь, очень смахивает на продуманную и запланированную месть, понимаешь?
— Мне кажется, я никогда не скрывала, что я выдающаяся стерва, мой дорогой Джон-Джонни. Или предпочитаешь, чтобы я обращалась к тебе синьор Этика? — бросила она через плечо, возвращаясь в примерочную.
Ты не знал, что ответить. Такая упрямица… Разве можно было ее убедить и в чем? Она зациклилась на своем несчастливом детстве, так что теперешние переживания вашей матери не стоили в ее глазах и гроша.
— Стоит семьдесят два евро, синьор Этика. Вы мне купите ее или как?
Довольная, она вышла из примерочной. Ее лицо выражало чистую радость, и от этого выражения тебе стало не по себе.
64
Со временем все утряслось само собой. В начале декабря вы снова создавали видимость образцовой семьи, как когда-то. Мама и Сельваджа снова стали разговаривать друг с другом, хотя их взаимоотношения не выходили за рамки немного чопорной формальности. Если мама что-то спрашивала у нее или делала один из типичных жестов, выражавших привязанность или расположение, типа ласкового прикосновения или легкого взлохмачивания волос пальцами, Сельваджа все еще напрягалась, но самое худшее, кажется, было уже позади.
В день, когда она смогла избавиться от костылей, настроение Сельваджи заметно улучшилось. В амбулатории ей сняли повязку, которая столько времени стягивала ее лодыжку, и проверили, насколько зажили связки. Когда она поднялась с кушетки, встав на ноги без какой-либо опоры, на мгновение тебе показалось, что она сейчас рухнет как подкошенная. Выслушав последние наставления врача и просияв от радости, она сделала первые нетвердые шаги к тебе. Когда она приблизилась настолько, чтобы обнять тебя, счастливая как никогда, казалось, что к ней вернулась определенная уверенность.
Вы вышли из амбулатории на седьмом небе от счастья и потихоньку дошли до сада Джусти. Вы направились туда по обоюдному согласию, наверное потому, что знали, что в саду вам лучше всего удавалось исповедаться друг перед другом. Сельваджа чувствовала себя как будто заново родившейся. Она остановилась и стала глубоко вдыхать свежий воздух, а ты засмеялся и обнял ее. Без предупреждения ты поднял ее на руки, немного испугав. Так тебе удавалось подловить ее в любую минуту, потому что ты был сильный, а она была такая легкая, воздушная… Не отпуская ее с рук, ты повернулся вокруг себя, смеясь вместе с ней. Потом она захотела покачаться на качелях. Болтая, вы начинали говорить одновременно, слова накладывались друг на друга, и вы смеялись без причины, даже просто увидев снегиря, вертевшегося на ветках.
— Знаешь, что я подумала? — сказала она, спрыгивая с качелей, на твой взгляд, слишком неосторожно.
— Что?
— Я подумала, что ты один из немногих, кто мог бы звать своего тестя «папа» с полным на то правом.
Ты растерялся от такого неожиданного заявления. А она прильнула к тебе и расправила твои руки так, как ей было удобнее. Ничего не говоря, вы вернулись к машине. Если бы кто-то в этот момент заметил, как ты на нее смотришь, то сразу понял бы, как страстно ты желал ее. Приятно было смотреть на то, какая она счастливая, какими уверенными становятся ее шаги, и чувствовать искренность ее привязанности к тебе, которую она так щедро демонстрировала. Все это разбудило в тебе желание. Ведя машину, ты не мог думать ни о чем другом, только о ее прекрасных глазах, о ее духах и о той особой, податливой манере двигаться, от которой в тебе сразу просыпался хищник. Еще немного, и вы слетели бы с катушек. Когда ваши руки случайно встретились в синхронном жесте сменить радиостанцию, она, будто получив легкий разряд, сразу же отдернула свою. Она старалась всеми силами не смотреть на тебя и неожиданно покраснела.
— Ты думаешь, нас ждут? — начала она немного напряженно, откашлявшись на полуфразе.
Она так сильно нервничала, что это выглядело смешно, и ты с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться.
— Ты думаешь, они ждут нас дома? — она пыталась изобразить равнодушие, будто ее не волновало, были родители дома или нет, но тон ее голоса при этом изменился.
Ей не удавалось скрыть беспокойство, желание и нетерпение, которые на самом деле переполняли ее. Даже ее вопрос звучал теперь как недвусмысленное приглашение.
Как настоящий тюха, ты синтезировал суть вопроса в более чем простое уравнение: время отсутствия родителей равно времени в вашем распоряжении. Время в вашем распоряжении равно маминой квартире плюс сеанс углубленного изучения любимого предмета — социологии. Тебе потребовалось несколько секунд, чтобы ответить, откашлявшись в свою очередь. Ты был чуть живой.
— Нет, я думаю, что они нас не ждут, — сказал ты и, стараясь убедить в этом вас обоих, добавил: — Наверняка не ждут, вот увидишь.
— Ты уверен? — спросила она немного озабоченно.
— Черт, конечно, — ответил ты.
Ты припарковал машину на улице Амфитеатра, напротив здания, в котором покоилась мамина квартира, пока еще не арендованная, к ее досаде, а к вашей радости. Вот здорово, кризис заставлял собственников продавать и сдавать в аренду, но никто не спешил ни покупать, ни снимать.
Кстати, позже вы узнали, что дома вас ждали к ужину, и с большим нетерпением, но в тот момент такая вероятность не показалась вам препятствием.
Главным беспокойством теперь было, как бы добраться до квартиры, не бросаясь друг на друга уже в лифте. Вы жались в разные углы и делали все, чтобы не встречаться глазами, опасаясь, что ваши взгляды вызовут самовозгорание, поскольку в тот момент вам действительно казалось, будто вы горите заживо. Вот уже неделю ты не прикасался к ней, во всяком случае не в этом смысле, и от вашего напряжения даже воздух в лифте пропитывался электрическими разрядами по мере того, как вы приближались к цели. Ты слышал, как ее дыхание становилось все быстрее, тебе казалось, что ты видел, как жизнь текла по ее жилам, ты различал, как ее душа просвечивает сквозь кожу. Мир вокруг вас больше не существовал, ее запах возбуждал тебя, и даже был момент, когда тебе захотелось остановить лифт и взять ее, как в одной из многочисленных песен Лиги[49] или Васко Росси[50]. Но вы все-таки смогли попасть в квартиру, смеясь над собой.
