Расколотый рыцарь - Девни Перри
Исайя был моей мечтой.
Он крепко прижал меня к своей груди и поцеловал в лоб. — Почему мы не делали этого?
— Хороший вопрос. — Я хихикнула, чувствуя себя легче, чем за последние несколько недель. Я подняла голову, чтобы увидеть его лицо, и от увиденного у меня перехватило дыхание.
Исайя улыбался.
Не ухмылка. Не поворот одного уголка губ. Не просто морщинки у глаз. Он улыбался во всю ширь, черт возьми, мой муж великолепен. Прямые, белые зубы и все такое.
Это было зрелище, которое я никогда не забуду.
И я положила это сюда. Я. Женщина, которая планировала, что все улыбки достанутся следующей в очереди.
Вот дура. Никто не отнимал у меня Исайю. Не будет никакой следующей в очереди. Я оставляла его себе.
Потому что я любила своего мужа.
Дрейвен должен был знать. Иначе он не доверил бы Исайе мое сердце. Я надеялась, что он обрел покой. Я надеялась, что он воссоединился со своей женой. Я надеялась, что если он увидит маму, то скажет ей, что со мной все в порядке.
Слезы падали без моего разрешения, размывая улыбку Исайи. Она совсем исчезла, когда он обнял меня, прижав к своей груди.
И он держал меня всю ночь, пока я оплакивала потерю родителей.
Пока я молча прощалась.
ГЛАВА 23
ИСАЙЯ
— Ты в порядке? — Женевьева положила руку на мою вздымающуюся грудь.
Я кивнул, мои глаза широко раскрылись, уставившись в темный потолок. — Просто сон.
Кошмар. Я не видел его уже несколько месяцев. Когда же он, черт возьми, пройдет? Теперь он вернулся, как раз, когда я начал думать, что прошлое перестанет посещать меня во сне.
Женевьева придвинулась ближе, положив голову на мое голое плечо. — Хочешь поговорить об этом?
— Я не знаю. — Я провел рукой по лицу.
Возможно, мне приснился кошмар, потому что прошлой ночью у нас не было секса. Обычно мы изнуряли друг друга перед сном, исследуя тела и заставляя друг друга кончать, пока не оставалось сил на сны. Но прошлой ночью мы просто заснули, свернувшись калачиком.
За прошедший месяц после рождения Ксандера Женевьева прошла долгий путь к примирению со смертью Дрейвена и Амины. Но боль все еще оставалась, по ночам она так сильно вздрагивала во сне, что это будило меня. Я крепко обнимал ее и шептал ей на ухо, пока она не прижималась ко мне, используя мое тело, чтобы забыться. Возможно, кошмары не снились мне потому, что я так беспокоился о ее демонах, что мои ушли на второй план.
Дни летели и сливались воедино. Единственное, что отличало их друг от друга, — это секс и Женевьева. Я мог вспомнить каждую позу, каждый ее стон. Я мог с совершенной ясностью вспомнить, как она сжимала мой член пять ночей назад. И ночь до этого. И предыдущую ночь.
Было ли нездоровым то, что секс стал нашим механизмом преодоления проблем?
Возможно, но я не собирался останавливаться.
Пока она не бросит меня, и я не завяжу.
— Исайя? — Женевьева приподнялась. — Что ты видишь?
Я закрыл ее лицо рукой. — Тебя.
— Где?
— В машине, — прошептал я. Кошмар был так свеж, что я почти видел струйку крови на ее подбородке. Я вытер невидимую линию. — Мы попали в аварию.
— О. — Ее подбородок опустился. — Это как Шеннон.
Я кивнул. — Да.
Женевьева переместилась, чтобы лечь на спину. Ее рука нашла мою под одеялом. — Мне снился один и тот же сон, снова и снова, о Ксандере.
Я крепче сжал ее руку, признаваясь в этом. Каждый раз, когда я будил ее после сна, она не хотела говорить об этом. Я не настаивал, полагая, что они были о Дрейвене. — Что происходит?
— Парень, который похитил меня, забирает и его. Мы здесь, я сижу с ребенком, а он приходит и вырывает его у меня из рук.
— Прости. — Я повернулся щекой к подушке, чтобы встретиться с ее взглядом.
— Он все еще там, — прошептала она. — Со всем, что произошло, похищение, мама и Дрейвен, это так много. Может быть, эти кошмары — знак того, что мне нужна помощь. Что нам нужна помощь.
— Может быть, — пробормотал я, снова обращая свое внимание на потолок. — Я некоторое время ходил к консультанту, прямо перед тем, как меня освободили условно-досрочно.
Этот консультант, вероятно, помог мне получить право на условно-досрочное освобождение. Я был приговорен к пяти годам, а отсидел только три. Вряд ли мой рассудок выдержал бы эти два года.
— Почему ты думаешь, что это не сработало? — спросила Женевьева. Она не спросила, помогло ли это, потому что и так знала, что нет. Она знала, что я не нашел мира со своими грехами.
— Не знаю. — Рассказ этой советнице обо всем, что произошло между мной и Шеннон, нисколько не смягчил мое горе или чувство вины. Единственный раз я почувствовал облегчение после того, как признался Женевьеве в несчастном случае. — Может быть, он был не тем человеком, с которым нужно было разговаривать.
Она переместилась на бок. Другая ее рука легла на мое сердце. — Это был несчастный случай.
— По моей вине.
— Ты будешь винить себя вечно?
— Да. — Это слово повисло в темноте.
Нельзя было отпустить эту ошибку. Невозможно забыть, как я стал причиной смерти Шеннон. Всю оставшуюся жизнь я буду сожалеть о своем выборе в ту ночь.
Я всегда буду сожалеть.
— Как ты думаешь, когда-нибудь прошлое перестанет определять то, кто ты есть?
Говоря по-другому, Женевьева спрашивала, буду ли я когда-нибудь счастлив.
Перестану ли я жить, выполняя привычные действия? Заслуживаю ли я радости? Заслуживаю ли я жизни с ней?
Я хотел этого. Я хотел этого будущего больше, чем чего-либо в своей жизни. Я хотел заслужить эту женщину в этой постели. Я хотел быть мужчиной, который улыбался, потому что моя улыбка, казалось, освещала ее.
Но у меня не было ни малейшего представления о том, как этого достичь.
— Я надеюсь на это, куколка.
— Я тоже надеюсь, — прошептала она.
Мы лежали в темноте, ожидая и гадая, придет ли сон. Я сомневался, что сон придет ко мне, но Женевьеве нужен был отдых. Прежде чем она задремала, я перевернулся на бок. — Мама просила нас поехать в Бозман. Ты бы поехала со мной?
Она
