Четыреста килознаков - Татьяна Рябинина
Глава 36
Положив сумку на тумбочку, я заглянула в папку. Сверху лежал новый лист, а еще компьютерный диск в бумажном конверте. Заключение не сказало мне ровным счетом ничего, потому что из знакомых слов там были в основном предлоги.
Моя маменька утверждала, что к сорока годам человек либо сам себе доктор, либо сам себе дурак. Самодоктором я себя не считала, но и дураком тоже, потому что искусством гуглежа владела на отлично. Однако термины и в описательной части, и собственно в заключении не сказали мне ровным счетом ничего.
Сев в гостиной на диван, я взяла телефон, включила поиск, и уже на втором слове стало так страшно, что свело живот.
Знакомых медиков у меня имелось ровно две штуки. Гинеколог Алиса, к которой ходила без малого двадцать лет, и одноклассник Пашка, больничный терапевт — к нему иногда обращалась за мелкими консультациями. Пашка оказался в сети, хотя уже перевалило за полночь.
«Паш, привет. Не спишь?»
«Нет, — прилетело тут же. — Дежурю. Чего стряслось?»
«Можешь в двух словах сказать, что это?», — сфотографировав заключение, я отправила его следом.
«Могу одним словом, — ответил он через пару минут. — Хуево. За подробностями — к специалисту».
Снотворного или хотя бы успокоительного у Ника в аптечке не нашлось. Пришлось тяпнуть коньяку, который срубил моментально — успела только до дивана дойти. Утром разбудило шебуршание за стеной. Через силу встала, взяла папку и вышла на кухню.
Ник сидел за столом, в той же одежде, в которой пришел, и пил кофе, глядя куда-то в другое измерение. Даже голову не повернул, словно я была призраком.
— Не спрашиваю, за каким фигом ты нажрался в хлам. Думаю, дело в этом, — я бросила папку на стол. — А можно для дураков на русский перевести?
— На русский? — он все-таки соизволил посмотреть в мою сторону. — Если по-русски, то в любой момент, может, завтра, может, через месяц или через год, я стану инвалидом. На колясочке. Устраивает такой перевод? И, кстати, Женя, тебе никто не говорил, что медицинская информация является конфиденциальной?
— Это перестало работать, как только ты предложил мне стать старыми и противными вместе, — все скопившееся за последнее время в одну секунду превысило критическую массу, и магма полилась из ушей. — Именно на этом основании такой перевод меня не устраивает. Можно поподробнее?
— А что тебе еще неясно? — его глаза превратились в два минуса, а скулы проступили как на анатомическом пособии. — Последствия того перелома. Плюс падение. Не переживай, что это из-за тебя. Все равно рано или поздно случилось бы.
— Ник, ты идиот вообще? — не выдержав, заорала я. — Это ты сейчас ведешь себя так, как будто я виновата.
— Извини, — буркнул он. — Просто нет смысла об этом говорить.
— Что значит, нет смысла? Я тебе что — посторонний человек?
— Знаешь… наверно, лучше бы ты была посторонним.
— Что? — будто ледяной водой окатили. — Это как понимать?
— Головой подумай, — ответил он резко. — Тебе такое надо? Ладно бы мы вместе двадцать лет прожили. А то знакомы-то всего три месяца. Ты потом меня возненавидишь, а уйти чувство долга не позволит.
— Ну ты глянь, какая Ванга! То есть если бы такое случилось со мной, ты бы тоже сделал ручкой? Конечно, на фига нужна жена-инвалид? — я почувствовала, как подступают знакомые истеричные спазмы, когда живот на судорожном затяжном выдохе подпирает ребра.
— Нет, но…
— Ну разумеется! — захотелось вцепиться когтями ему в физиономию. — Вы не понимаете, это другое. Мне прямо так выметаться? Или можно зубную щетку забрать?
— Женя…
— Послушай, давай поговорим спокойно, — адским усилием я попыталась взять себя в руки. — Это тебе врач, который МРТ делал, сказал про неизбежную инвалидность?
— Который писал заключение.
— Жаль, что я с тобой не пошла. Оторвала бы ему прямо там яйца за такие диагнозы. А может, сходишь к нормальному врачу? К специалисту? Или проще сесть на жопу и ждать, когда она отвалится?
— Специалист посмотрит на снимки и скажет то же самое. Там все очевидно.
— Кому очевидно? — спокойно явно не получалось, меня просто разрывало гремучей смесью жалости, злости и бессилия. — Тебе? Этому самому врачу?
— Надо протезировать позвонок. Но ни один хирург не возьмется, потому что в моем случае невозможно не задеть нерв. Значит, в операции нет никакого смысла.
— Еще раз, ты разговаривал с хирургами? Или эту хуйню тоже сказал замечательный эмэртэшник? Может, все-таки обратиться к тому врачу, который тебя убедил на пенсию уйти? Он же хирург, нет?
Ник задел кружку локтем, кофе разлился по столу.
— А я разве тебе не говорил, что это отец Ольги?
— Говорил. И что?
— Ты дура или прикидываешься? — рявкнул он. — Ты правда думаешь, что я к нему пойду?
— Тут, по-моему, гордость неуместна, — не сдавалась я, повышая тон с каждой фразой.
— Какая на хер гордость? — Ник тоже перешел на крик. — Ты что, вообще ни хрена не понимаешь?
«Спокойный» разговор резко перепрыгнул на ту горячую стадию, когда контроль делает ручкой. Да и мозг тоже. Иначе мы наверняка смогли бы вырулить к разумному решению найти другого компетентного врача. Возможно, и не одного, потому что в таких случаях единственного мнения обычно бывает мало. Но поскольку в головах не осталось ничего, кроме пены, мы оба превратились в тупорылых муфлонов, способных только орать.
Потом я даже не могла вспомнить, что мы друг другу наговорили. Наверно, и к лучшему. Да нет, однозначно к лучшему. Некоторые слова, даже сказанные в запале, обладают способностью выжигать все вокруг намертво.
— Блядь, да делай ты что хочешь! — прорвалось сквозь мои истеричные всхлипы.
Я даже не поняла, кто это сказал, он или я.
Нет, точно он. И ушел в прихожую. Дверь хлопнула, я схватила кружку и грохнула ее об пол. Выматерилась в три наката, а потом рыдала, пока не кончился завод.
Делай что хочешь?
Ну окей, Ник. Ты сказал это сам.
Иногда бывает, что тебя словно ведут извне. Здравый смысл упирается, но ты твердо знаешь: надо именно вот так, а не иначе. Что это — интуиция, голос
