Маловероятно (ЛП) - Шен Л. Дж.
Мысленно переношусь в свои юные годы и ловлю себя на том, что, сжав зубы, касаюсь кольца в носу.
— С Каллумом мы расстались.
— Что? Почему?
— Потому что я ему изменила. И прежде, чем ты что-то скажешь, вспомни, что и сама изменила своему парню с Гленом.
У мамы вытягивается лицо. Она поднимает палец, собираясь броситься на свою защиту, но я перебиваю ее:
— Кроме того, позже я узнала, что он первым мне изменил — и, между прочим, с Саммер. Хотя, если честно, я всегда подозревала. Каллум постоянно пытался меня изменить, незаметно, исподтишка обрезать мне крылья. Да и все-таки мы с Малом теперь женаты. А из-за того фарса, что устроил Райнер после смерти Эштона Ричардса, я не горю желанием возвращаться в этот пафосный и гламурный бизнес.
Я даже не подозревала, что это правда, пока не произнесла вслух. Но теперь все мне стало кристально ясно.
Мне нужно заняться другим делом.
Меня не вдохновляют люди вроде Райнера. Я — фотограф. Я делаю снимки. Мне и другим это доставляет радость. Я могу быть фотографом везде. Могу делать фотографии гораздо интереснее, чем снимки привередливых, оторванных от реальности поддельных поп-принцесс и эгоистичных рок-звезд, которым кажется, что из анального отверстия у них солнышко сияет.
Мал продал душу дьяволу и стал торговать песнями, потому что ему пришлось.
А я не обязана это делать.
Мне не нужно какое-то дорогостоящее лечение. Я полностью удовлетворена тем, что зарабатываю гроши.
— Рори! Господи боже! И какой реакции от меня ожидала? Ты даже не пригласила меня на свадьбу!
Мама хлопает себя по лбу.
— Мам, мы поженились один на один. Только мы и свидетели.
— Типа в Вегасе?
— Типа на Кипре.
Глаза у нее круглые и пугающе радиоактивно-зеленые.
— Но, Рори, а если он не тот самый?
— Он тот самый. — Я беру ее за руки и веду на задний двор. Хочу, чтобы она увидела, где мы влюбились. Лежа на зеленой траве под небом, залитым светом от тысячи звезд.
— Посмотри сюда, — я показываю на двор. — Восемь лет назад, почти девять, я сидела тут с Малом и знала, что ни один парень никогда не заставит мое сердце биться так быстро и сильно. И знаешь что? Так и вышло. Я понимаю твое беспокойство. Знаю, что Ирландия вызывает у тебя много горьких воспоминаний. Отец Доэрти все мне о них рассказал. Извини, мам, но я знала, что ты никогда не расскажешь, а мне нужно было узнать правду.
Она смотрит на меня, явно желая стереть слезы, и я обнимаю ее, продолжая говорить ей в волосы:
— Но у меня нет ребенка, о котором нужно заботиться, и я делаю это не из страха, отчаяния или потому что совесть подталкивает меня попробовать. Я остаюсь здесь по доброй воле. Потому что он делает мою реальность лучше грез. Потому что с горечью, но я отдаю себе отчет, что однажды мы умрем как Глен и Кэтлин. Мы созданы из пыли и пылью станем. Но пока я здесь, живу и дышу на этой планете, я хочу делать это рядом с человеком, который меня смешит. Который беззаветно любит. Который в надежде на новую встречу хранил изодранную испачканную салфетку, что на протяжении почти десяти лет была настоящей ложью.
Мама качает головой.
— Кэтлин…
Я понимаю, что прямо ей никто так и не сказал о смерти Кэтлин. Будь сестра сейчас жива, она была бы немногим старше меня.
Я мрачно киваю.
— Авария.
— О боже.
Мама разрывает объятия и всхлипывает, обхватив мои щеки своими маслянистыми, морщинистыми мамиными руками. С орлиной зоркостью она изучает мое лицо в поисках трещинки в маске, убеждаясь, что я говорю правду.
— Все по-настоящему? Твои отношения с Малом? — отрывисто спрашивает мама.
— Реальнее не бывает, — смеюсь я, от счастья по щекам стекают слезы.
— И ты в курсе всего, что произошло с Гленом? — Она смотрит на меня из-под накладных ресниц и медленно моргает.
Я киваю.
— И в курсе шрама. Мам, я не сержусь. Просто хотелось, чтобы ты сама мне рассказала. Я бы выдержала. И не нужно тебе было прилагать столько усилий.
— Ох, но я должна была, — торопясь, перебивает она, и, отпустив мои щеки, сжимает мне руки. — Я хотела, чтобы ты знала, что заслуживаешь быть любимой. Аврора, в моем мире дороже тебя никого нет, даже если не всегда ты это чувствуешь. Я хотела, чтобы ты думала, что Глен тебя обожает, но мне пришлось не подпускать тебя к нему, чтобы ты никогда не узнала правду.
— Ты поэтому не хотела, чтобы я ехала в Ирландию?
Мама вздыхает:
— Да, и потому что у нас слабость к ирландцам. Я не хотела, чтобы ты переехала за океан и оставила меня в Америке. Я эгоистка, но ты вся моя семья. — Пауза. — То есть ты, сигареты и лак для волос.
Мы смеемся, пока я не вспоминаю, что есть еще одна тема, которую нужно с ней обсудить.
— Фотографии. Ты отправила Малу фотографии со злобными надписями. Ты отправила ему письмо, в котором писала, что я сделала аборт. Это запустило цепную реакцию, после которой все рассыпалось в прах. Ты даже не подозреваешь.
Безусловно, я не собираюсь возлагать вину за смерть Кэтлин на маму. Но она ловко подтасовала карты в нашей жизни.
Мама всхлипывает и вытирает нос рукавом блестящей джинсовки с розовыми пятнами и пайетками на воротничке. Я не подозревала, что доживу до такого. Обычно, чтобы вытереть сопли, моя мать хватает что под руку придется, включая Библию или ребенка, но чтобы пачкать свою любимую одежду…
— Я знаю. Проще сказать, что я вела себя как сумасшедшая. Я не доверяла Малу и не хотела, чтобы ты угодила в неприятности, как я. Отправляя ему фотографии, я была в этом уверена. Стоило понимать, что твоя любовь сильнее обстоятельств. Когда он продолжил присылать письма, я растерялась. Понимала, что скоро он до тебя доберется. Поэтому села и написала письмо от себя. Я описала все, что пережила сама, узнав о беременности, за одним маленьким исключением. Я написала, будто это ты сделала аборт. Мне далось это с таким трудом. Три дня я писала письмо: то начинала, то снова бросала. Меня рвало каждый час. Но в голове прочно укоренилось, что ты не должна оказаться в подобной ситуации. Только теперь я поняла, какой урон нанесла вам троим. Пожалуйста, пойми: я думала, что у вас банальная интрижка. Увлечение. То, что ты мигом перерастешь. Я считала, что в Америке ты найдешь себе мужчину достойнее.
Грустно, но я ей верю.
Понимаю, что мама натворила ужасных дел, и все равно сочувствую ей от всей души. Я видела, какой трудной для нее была жизнь. Мы жили под одной крышей. Она всем меня обеспечивала. Старалась как могла.
Я снова обхватываю ее руками, и мы рыдаем, уткнувшись друг другу в плечо. Самая трудная и, несомненно, лучшая беседа с матерью в моей жизни. И чертовски болезненная.
— Я люблю тебя, мам. Но если ты выкинешь что-нибудь подобное снова, клянусь, я тебя поколочу.
Она смеется, радуясь, что я повеселела.
— О, поверь мне. Я уж точно не буду связываться с судьбой, роком и их партнерами. Так как ты поступишь с Саммер?
Она отстраняется, любящим жестом поглаживая меня по руке. Мама впервые проявляет эмоции, и я чувствую прилив радости, словно мы выстраиваем что-то новое. Более настоящее.
— Знаешь, в духе прощения, движения вперед и всей этой ерунды, которой вы, современная молодежь, увлекаетесь?
— Ох, видишь ли… думаю, я предоставлю судьбе возможность воздать ей по заслугам.
ПРИМЕЧАНИЕ ОТ ГЛЕНА (МЕРТВОГО ОТЦА РОРИ)
Я накосячил.
Конечно, это обобщенное заявление, потому что такое случалось часто в прямом и переносном смысле. Я не могу припомнить, когда именно спустил все в сортир. Может, когда в одиннадцать лет впервые попробовал алкоголь. Дядя Пэдди оставил бутылку на кухне, а мои родители, которые всю ночь ругались, дрыхли без задних ног. Имело смысл попробовать то, благодаря чему взрослые в моей семье терпели друг друга и улыбались.
С тех пор я подсел.
Или, возможно, это случилось, когда я обрюхатил Элейн, мать Кэтлин. Все это было очень весело, пока у меня не родился человек, о котором нужно было заботиться, а я не знал как, потому что мои родители планировали, что мы вырастем как-нибудь сами. У меня было несколько братьев — шесть или семь, не помню. Но я был самым младшим. Когда я родился, родителям было за сорок, и они не выказывали ко мне ни малейшего интереса.
