Анна Берсенева - Созвездие Стрельца
«Это глупо, глупо! Это неправильно. Да что это со мной? Я не понимаю!»
Эти слова еще вертелись у Тамары в голове, когда она выходила на площадку перед Домом музыки, когда сбегала по длинной лестнице к набережной… Но она уже понимала, что с ней происходит.
Она ничем не отличается от тех, о ком не думает с ежеминутным отвращением только потому, что заставляет себя не думать вовсе. Она слушала игру мальчика и прикидывала, как ей лучше добраться до Ростова Великого. Она готова была восхвалять книгу чудовищной твари, которая – она своими ушами слышала – говорила перед телекамерами, что русским сиротам лучше умереть на родине, чем выжить в Америке, и грозила при этом пальцем, на котором сверкал каратный бриллиант.
Тамара стремительно шла по набережной, не чувствуя, как ветер распахивает ее незастегнутый плащ, и гнев, яростный гнев на себя, на свою трусость, на пустое любование собою сотрясал ее сильнее ветра.
Она остановилась только потому, что поскользнулась на прилипшем к асфальту одиноком желтом листе и пришлось схватиться за парапет, чтобы не упасть.
Впереди сиял цепочкой огней Большой Москворецкий мост. Она смотрела на него, на ярко освещенный храм Василия Блаженного, на звезды кремлевских башен, и гнев – на себя, на свое ничтожество – теперь не сбивал ее с ног, а разрывал изнутри.
«Меня не пообещали убить, арестовать, выслать, ввергнуть в нищету – меня всего лишь припугнули, что я потеряю возможность посещать сборища бомонда, на равных болтать с Катей и прочими. Что мне придется переменить привычки. И я, я… Я испугалась этого настолько, что оказалась готова юлить, угождать, унижаться… Лгать! Да, лгать. Я согласилась назвать черное разноцветным. Ну конечно, ведь я такая утонченная, я не делю жизнь на черное и белое, я вижу нюансы, за то меня и сочли нужным использовать! Боже мой, неужели это я?!»
Тамара задыхалась от гнева, не замечала, что стучит кулаком по парапету и обдирает пальцы о гранит.
На мосту перед нею маячили две фигурки зябнущих мальчиков – они охраняли немцовский мемориал. Она вспомнила, как всплывала и всплывала февральской ночью в Сети вот эта жуткая открытка: веселые луковки Василия Блаженного, ярко освещенные кремлевские орлы и звезды – и человек, мертво, страшно лежащий на мокром асфальте. Знакомство с ним было шапочное: встретилась на премьере в Ленкоме, Немцов сказал, что у них совпадают вкусы – когда он ходит на фильмы, о которых она пишет, то всегда впечатление оказывается в точку, она попросила об интервью, он удивился, улыбнулся и пообещал обязательно… Через неделю его расстреляли на этом сверкающем мосту, под этими луковками, звездами и орлами, посреди Москвы, прекрасной ее Москвы, которую она так любила.
Все это пронеслось в Тамариной памяти мгновенно, раскатами, как бетховенская музыка, и, вздрогнув, вскрикнув от физической совершенно боли, она закрыла лицо ладонями и в голос заплакала.
Сколько это длилось, Тамара не знала. Она вздрагивала, всхлипывала и не чувствовала ни холода, ни дождя.
Когда она опустила руки, они были мокрые и дрожали. Айфон выскользнул на асфальт, экран треснул. Машина высветилась на надтреснутом экране совсем рядом и пришла через минуту.
Водитель всю дорогу испуганно поглядывал на Тамарино мокрое лицо, на ее распухший нос и ободранные пальцы, которыми она вытирала слезы.
– Что? – сказал Олег, когда она вбежала в спальню и остановилась, задыхаясь. – Что?!
Он отбросил одеяло, сел, не отводя от нее глаз, протянул руку к протезу, стоящему у кровати.
– Я… Я просто дрянь… – пробормотала Тамара и, ударившись коленом об угол кровати, села на пол. – Ничтожная, трусливая дрянь, – повторила она.
И снова закрыла лицо ладонями. Ей казалось, что печать ничтожества пылает у нее на лбу. Она не плакала больше, не вздрагивала – утонула во тьме отчаянного стыда.
И не сразу почувствовала, как из этой тьмы, из черной пустоты поднимают ее, вытаскивают руки ее мужа.
– Ты живая. – Тамара услышала его слова затылком, к которому он прикасался губами. – Живая, все в порядке. У Маринки что?
Она впервые за целый день, за целый вечер вспомнила то, о чем с тоской думала все утро: Марина была беременна, и не получилось, и одна она, одна, и вроде бы ни в чем ее мама перед ней не виновата, но почему не отпускает сознание, что дочкина жизнь каким-то странным образом попала в орбиту ее жизни, что все дело в этом?..
– Ничего… – пробормотала Тамара. – У нее ничего.
– Успокойся, – сказал Олег. – Посиди, успокойся.
Она сидела неподвижно на краю кровати, куда он посадил ее, подняв с пола. Он тоже не двигался, обхватив ее сзади обеими руками. Его подбородок упирался в ее макушку. Оба молчали. Потом Тамара почувствовала, как Олег легонько подул ей в затылок. Может быть, он просто хотел получше ее успокоить, но то, что произошло с ней от этого дуновения, покоем вовсе не было.
Острое, сильное желание, идущее от него, отдалось в ее теле, заставив вздрогнуть, а потом не медленно, а мгновенно прижаться к нему. Она чувствовала его спиной, плечами, всем телом… И всей собою. Это было так странно! Нет, не странно – просто забыто, давно забыто. Она была уверена, что это улеглось в ней уже навсегда, – и вдруг все, что было в ней живого, поднялось, взвихренное ветром гнева, и слезами пролилось, и взметнулось теперь вот этой силой любви и влечения.
Тамара обернулась к мужу, и упали они вместе на кровать, и забыли обо всем, кроме чувств таких безоглядных и сильных, что в них вся жизнь собирается, будто в пронзительную точку.
Она не поняла, когда прекратился в ее теле этот пронзительный свет, или звук, или импульс. Но вдруг охватила ее невесомость, волшебная легкость, и она засмеялась, и открыла глаза, и обнаружила себя в кольце рук своего мужа, обвивающую его руками и ногами, совершенно с ним соединившуюся, слившуюся.
Он прижал ее к себе напоследок очень сильно, потом отпустил, положил рядом и сказал:
– Так что все-таки случилось?
Тамара засмеялась. Ее муж был неизменен, как ветер или утес. Да, ветер и утес ничем не похожи друг на друга, но неизменность – их общая черта.
Казалось, он слушает ее рассказ не слишком внимательно. Но она знала, что это обманчивое впечатление: такая у него манера слушать, выявляя главное.
– Только не говори, что ты позвонишь Солнцеву, – сказала Тамара.
– Я и не говорю. – Олег пожал плечами. Сердце у нее забилось быстрее от этого знакомого, любимого и сильного движения. – В этом нет смысла.
– Да, за ним серьезные силы, – вздохнула она.
– Не в том дело.
– А в чем?
– Что бы я ему ни сказал, он воспримет это как готовность договариваться. А ты с ним, по-моему, договариваться не хочешь.
